Лесная кровь (СИ)

   - Офонь! -- Ильма трогает бойца Щеглова за рукав. -- Возьми-ка, я тебе рукавицы сшила. В своих замёрзнешь, винтовку не удержишь.

   Рукавицы чудинка сделала на славу -- высокие, чуть не по локоть Офоню, мягкие, мехом внутрь, а палец так пришит, что не мешает держать оружие, и можно даже кольцо у гранаты выдернуть, не снимая рукавиц. Офонь засовывает обновку за ремень и чувствует себя очень взрослым -- как мужчина, собирается в бой, на серьёзное трудное дело. И страх куда-то пропадает.

   В углу пещеры Тармо с Машей. Чудин уже готов к выходу, под белой шубой прячет автомат, мохнатые рукавицы вертит в руках. Маша что-то ему выговариает сердито, но Офонь понимает: доктор Маша не сердится, ей тревожно, но повиснуть на шее у мужчины и ныть, а то и плакать -- нет, так Маша не сделает! Она боится за Тармо, он всегда лезет вперёд, ничем его не остановишь, да её ли это дело -- останавливать? Одно утешает Машу -- она будет поблизости: весь лазарет тоже идёт на вылазку. Маша повезёт с собой саночки с носилками, чемоданчиком и прочими нужными вещами. Поклажу на саночках Тармо сам ей увязал -- не рассыплется в пути. Ильмы уже нет -- отдав рукавицы Офоню, выбежала наружу, чтобы не видеть тех двоих. Ильма пойдёт на широких лыжах и, если понадобится, потащит за собой домой на волокушах раненого. Многие чудины так умеют -- так возят зимой с охоты добычу.

   Вьюжная ночь качает берёзы над болотом, ветер стонет в тонких ветках. Не плачь, ветер, вернётся отряд -- придут чудины после победы обратно в своё убежище, а солдаты Красной Армии останутся в деревне. Там у них будет штаб. За криками вьюги не слышно ни скрипа лыж, ни шелеста веток, задетых неловким бойцом: шума отряд не боится, боится не успеть к сигналу Кауко. Бежать ещё долго, снег всё глубже, метель всё сильнее, вокруг темно, только синие глаза чуди видят в этой темноте. Чудины указывают дорогу -- напрямик, через замёрзшее озеро, через овраги, через колхозные поля -- некому их заметить.

   Офонь бежит следом за Тимоем, а тот -- за ефрейтором Сысоевым по широкой лыжне, протоптанной передовыми. Тимою дали автомат, единственной рукой он держит лыжную палку и готов в любую минуту бросить её и схватить оружие. Свирепо смотрят глаза Тимоя -- наконец-то дождался он боя, наконец-то отомстит немцам за брата, за свою деревню и за весь карельский край. Офонь знает, что в Гражданскую войну был Тимофей Оятов бандитом, воевал с красными. Командиром у банды был белый офицер, он хорошо знал, как надо воевать: вперёд, на красные пулемёты посылал он бедноту, которая прибилась к банде, а сам с вожаками-бандитами отсиживался в сторонке. Однажды послали Тимоя вместе с другими в атаку прямо на окоп красного пулемётчика. Там и ранили его: рослому крепкому мужику пулемётная пуля раздробила левое плечо. Упал Тимой в траву, от боли нет сил на ноги встать и к своим вернуться, ждёт, что подберут его. Зря ждал -- отступила банда, бросила раненых на поле боя. Красная медсестра нашла его в овражке, привезла на подводе в лазарет, на ноги поставила -- но руку пришлось отнять. Остался Тимой с красными, потом вернулся домой, выучился управляться одной рукой и с ружьём, и с упряжью, работал конюхом и охоту не бросал. А медсестра вышла за него, родила трёх детей. Первый сын их был постарше Офоня лета на два, на три. Никого не осталось теперь у Тимоя -- ни жены Антонины, ни деток, ни брата с семьёй. Может, и не будет больше Оятовых в нашем крае...

   Неутомимо бежит впереди Тимоя ефрейтор Сысоев -- лыжник он знатный, не хуже чуди. У себя в Сибири он чемпион города по лыжным гонкам. Конечно, по спортивной лыжне, гладкой, накатанной, бежать куда легче, но и здесь, в лесу, не отстаёт он от передового чудина. Ловко, не стряхнув снега, подныривает под ветки, перескакивает валежины, лихо скатывается по склонам овражков и взлетает с разгону на пригорки. Легко летит он в темноте, словно бы не в бой, не под пули, а просто так, наперегонки с метелью.