Лесная кровь (СИ)

   Офоню нет покоя: возьмут его в бой или не возьмут? Он ходит за Тармо, как привязанный, однажды даже был с ним в разведке -- бегали на озеро смотреть, как немцы разгружают машины. Майор тоже всё время помнит об Офоне: то заставит метать деревянную "гранату", то учит стрелять из винтовки и пистолета, то даёт нож и велит обороняться от такого же ножа, то гонит к фельдшеру, а она рассказывает, как правильно накладывать повязки, как выносить раненого с поля боя, как не дать ему замёрзнуть, как таскать носилки, если нельзя встать в полный рост... Фельдшера все зовут уважительно: доктор Маша. Был ещё врач Сергеев, но его убили недавно, и теперь Маша старшая над всем лазаретом. С ней -- три санитарки, а мужчин больше нет. Маша совсем молодая, но ужасно строгая -- старается всё делать, как делал доктор Сергеев. Санитарка Тася расказывает, когда началась война, Маша хотела сразу уйти на фронт добровольцем, но ей запретили: надо было закончить училище, полгода ещё оставалось. Недоучек нам на фронте не надо -- так сказали Маше в военкомате. Она очень тогда обиделась, но если хочешь на фронт -- соблюдай дисциплину. Сказано "учись" -- значит, учись. А как только фельдшеры сдали экзамены, посадили их на поезд и отправили на фронт; Маша за год много где побывала, всего повидала, а теперь вот заведует лазаретом -- куда денешься, приходится всему учиться на ходу. Маша всегда занята: когда ни придёшь -- вечно у неё дела, но как только выдаётся минутка отдыха, она идёт к чудинам. Интересно ей: как же так, живёт целый народ совсем рядом с людьми, а о них никто и не знает. И от людей они отличаются -- надо же знать, чем: их тоже придётся лечить. А вдруг им человеческие лекарства не впрок или внутренности по-другому устроены?

   Ильма сразу в лазарете стала своей: помогает всем, чем может, и учится. Воду греть, бинты стирать, еду больным готовить, дежурить по ночам -- ни от какой работы маленькая чудинка не отказывается. Трудно ей: по-русски она не знает, только "здорово" да "спасибо", а уж читать, что на лекарствах написано, и вовсе никак! Но смотрит внимательно, запоминает, что делают санитарки, ночами рисует что-то на кусочках бересты -- они ей вместо записной книжки. Очень хочет Ильма выучиться на русского доктора: вот кончится война -- может, уговорит она Машу взять её с собой в город. А пока принесла санитаркам все свои запасы лечебных травок -- с прошлой весны собирала, сушила-вялила, всё по мешочкам разложено, разноцветными ленточками помечено. Помнит Ильма, что синей лентой завязаны мешочки с корнем солодки, красной -- с корой дуба, серой -- с земляничными листьями, а простой ниткой -- с шиповником... Санитарки Тася и Вера не очень-то надеются на травки, а вот Катерина Семёновна, медсестра, чудинку благодарит и от подарков не отказывается. Вдруг обычные лекарства придётся экономить, неизвестно ведь, как жизнь сложится.

   Любит Маша разговаривать с чудью, а у Тармо язык хорошо подвешен, по-русски он говорит неправильно, но много и всё улыбается, глазами светит. Стала Маша с ним пропадать вечерами -- стала Ильма грустной, всё старается побольше работы набрать, чтобы не думалось о печальном. Не смотрит на неё Тармо, вечно ищет глазами Машу: высокая девушка, ладная, ловкая, волосы по-городскому пострижены -- на неё каждый обернётся. Ждёт её Тармо вечером, солдаты шутят, Кауко хмурится. Тревожно чудинскому командиру: не думает сын, что жизнь у них военная, сегодня не знаешь, где завтра будешь -- на лавке под одеялом или в земле под ёлкой. Куда им про такое думать -- живут себе без оглядки, а случится с ним что -- как Маше быть? Задурит голову доктору, чудь синеглазая...

   Офонь, как взрослый, не держит обиды на друга: видит, что Тармо не до него. Ну и пусть -- у Офоня дел невпроворот: учится мальчишка и стрелять, и штыком колоть, и ножом драться, а вечерами читает. Майор всюду возит с собой книги -- сами тоненькие, обложки самодельные, а внутри -- приключения одно другого забавнее... Он Офоню по одной книге даёт, по очереди. Офонь русские слова по буквам разбирает -- отвык читать, но сидит над книжкой упрямо, пока лампы не погасят: никак не может оторваться.

   Ильму ему жаль, видно, что страдает, а что ей скажешь? Ещё обидится: он мальчишка, а она взрослая, куда ему в такие дела мешаться! Чтобы отвлечь Ильму, Офонь однажды позвал её и двух солдат, пошли они к могиле Микиты и поставили над ней памятник: треугольную пирамиду, а на ней -- красную звезду. И табличку вырезали с буквами: "Никита Никитович Петров, коммунист". И ещё год рождения и год смерти написали -- Офонь загодя у бабки Танё выспросил, с какого года был Микита. Бабка всё Ильме спасибо говорит за эту могилу: кажется ей, что она виновата перед председателем. Мол, из-за того, что она, старая бабка, из посёлка убежала, немцы и убили молодого Микиту. Дед Офонь, пока живой был, успокаивал её как умел, а теперь и поговорить старой Танё не с кем...