Лесная сказка

Просьба эта казалась странной в неподходящий момент, но вовсе не изумила Кэпа, который принял ее как должное.

— Боишься жизни, механик, — осклабился он, отодвинул гитару и сжал кулак, собирая этим движением себя, разобранного на части. — Раз боишься песен… да, не стоит.

Вокруг костра вились мошки и вились искры; где-то застрекотал кузнечик. Дым жег глаза, пахло копотью и дегтем; Борис смежил веки и, сморенный, провалился в сон, будто на секунду, — он думал, что не отключался, и видел, что происходило вокруг, но, когда он, повинуясь толчку изнутри, открыл глаза, Кэпа не было, он был один. Костер почти погас. В углях догорали россыпи бесчисленных огней, похожие на ночную игру большого города. Небесный проем, видный в колодце над поляной, перечеркивала туманная дорога — Млечный Путь, и Борис загадал по этой полупрозрачной ленте с характерными очертаниями, в какой стороне от него Марыга.

Он замерз, пока дремал, и поэтому живо, чтобы согреться, затоптал костер. Небо над деревьями начало бледнеть, но внизу, на колодезном дне, было темно, и Борис снова пожалел, что бросил в лагере палку, которую украсил резьбой, — возможно, она достанется Кэпу, который найдет и выведет с ее помощью из леса свою малахольную, подверженную влияниям и колебаниям команду. Стволы маячили в темноте, как призраки, и казалось, что они выдвигаются навстречу; Борис все-таки подобрал трухлявый сук и сначала крался осторожно, но потом отбросил благоразумие и зашагал быстро, как позволяла лиственная масса, сопротивляющаяся ему, согласно законам физики. К Марыге он вылетел быстро — видимо, они с Кэпом, плутая, сделали по лесу хороший крюк. Перебираясь через топкое русло, он зачерпнул воды в ботинки, но не придал этому значения сейчас, хотя обычно, неутомимый пешеход, следил, чтобы ноги были в тепле и сухости. Он уходил из гиблого леса, оставляя за спиной дутых кумиров и алкогольных знаменитостей с печатью делового мира, а остальное не имело значения.

В пустом небе над полем уже гасли, растворяясь на мерцающем своде, звезды, расправляли крылья мистические облака, и время от времени странные существа, в которых Борис предположительно признал летучих мышей, чертили над головой пугающие зигзаги.

Он карабкался вслепую, хватался за травяные хвосты и кое-как взобрался на берег Марыги. Вдалеке чернели, словно кресты на погосте, кривые телеграфные столбы, а посреди поля стоял мотоцикл с коляской, в котором дремал, накинув капюшон, человек. Борис пригляделся к лицу, на которое падала тень, — перед ним наяву маячила сгустившаяся галлюцинация: капитан Кривоносов, который, подобно каменному рыцарю, сторожил безлюдное поле и вроде не заметил любопытствующего. Борис, стараясь не шуршать травой или камешками, которые попадались под ноги, тронулся дальше, но бдительный капитан окликнул его из-под накидки:

— Гражданин, стойте.

Борис остановился. Капитан Кривоносов не пошевелился — только открыл глаза и сонно разглядывал возмутителя спокойствия.

— А, турист, — узнал он и безразлично зевнул. — Значит, один есть… остальные где?

— Там, — Борис указал головой на темнеющую в древесной опушке Марыгу. Оглядывая фантастического, словно возникшего из-под земли капитана, он уже смирился, что пойман как кур в ощип, — посреди кочковатого поля с травой по колено ему некуда было деться от ловкого Кривоносова, оседлавшего транспортное средство. — Ловите на выходе, товарищ капитан?

Капитан сдержанно потянулся.

— Ловлю на входе, — объяснил он. — На дороге гайцы, но они спят, гады… и некоторые особо шустрые умники их обходят, как здрасте. В лес нельзя — два долбака застрелили медвежонка, медведица лютует… пока не завалят, не суйся — опасно… порвет.

— Я… пойду? — спросил Борис, не веря, что его так просто отпустят. Он не понял, знает ли капитан о трагедии, случившейся в лагере, и угадывать его не тянуло — ему, во всяком случае, не хотелось играть в дурного глашатая и под протокол разъяснять капитану среди умирающей ночи, что и как произошло.

— Иди, — разрешил капитан Кривоносов и снова зевнул. — Вперед километра два, а там на шоссе остановка до города… в восемь сорок автобус.

Он втянулся в капюшон, как улитка в раковину, а Борис кивнул и, не чувствуя под собой мокрых и усталых ног, потащился, как по песку, по пружинистому полю, заросшему сорняками. Он брел по этой бесконечной равнине, путаясь в траве, держа краем глаза нитку лесополосы и черную вмятину балки, и в светлеющем небе, среди ликования просыпающихся птиц, ему по-прежнему, как несколько дней назад, хотелось видеть грезу, рожденную болью, которую он лелеял: и бархатистые розы, и осыпающиеся лепестки, и упругий стук тяжелых яблок в саду, наполненном спелыми плодами, но перед глазами были лишь худосочные утренние звезды и небо, тронутое серебристыми облаками.