Лесная сказка

— Герыч, — сказал он спокойно, не глядя на Киру, словно ее не было. — Если ты двинешься с места, я найду способ испортить твою блестящую карьеру. Я не доблестный рыцарь, как Кэп, я плебей — замажешься по уши… и не грози мне лопатой — не напугал.

Бравый Герыч трусливо взвизгнул, а Тюша, которая давила зубками брусничную ягоду, выговорила презрительно:

— Крыса ты, Герыч… с хвостом, как в продмагах, — с тонущего корабля рванул. У нас гастроном на углу ломали старый — твои собратья неделю по переулку шли… стадами.

Она, как и Помор, вызывающе игнорировала Киру. Герыч бессильно вытаращил глаза, суетливо заметался и выкрикнул:

— Глупо, ваш корабль потонул с концами! На чем плыть собрались, куда — тут даже обломков уже нет!

Но его испугала недвусмысленная угроза Помора, и он умоляюще посмотрел на Киру, а та, увидев, что нашла коса на камень, умненько рассудила, что сопротивляться бесполезно, и занялась кавалером, утешая его так исступленно, словно к его горлу с ножом приступила банда разбойников.

— Мы тоже уйдем, — пожаловалась Никуня. — Сколько можно на проклятом месте… — она покосилась на кусты, скрывающие Лимину могилу. — Давайте Помор будет командиром, Кэпу трудно… выведи нас, Помор. Давайте проголосуем… должно быть по-честному, демократично — голосованием.

— Командира не меняют, — отлипая от банки, произнес глубокомысленный Виктор Иванович, имея в виду, но проглатывая дополнение "а я умываю руки".

— Не советую, — осадил Никуню Помор, кусая губу. — Я не могу быть командиром: я вас замучаю, в бараний рог согну, разотру в пыль.

— Кэп, тебе тяжело, — затараторил Клепа. — Отдохни, мы справимся. Главное, что ты есть, — его подхалимский голос патетически зазвенел. — У меня как-то на вокзале в Мичуринске кошелек вытащили… ни копья, тут — она, еще Альбина — свояченица… Славик — племянник… и неизвестно, что делать. Но я вспомнил тебя, Кэп… и "Песня про мышонка"… я голос твой услышал, и все встало на места. Отдохни, Кэп, — сможем…

Поднялся безобразный гвалт, но Борис, который под деревом отдалился от страстей, которые кипели в лагере, очухался, когда Брахман без церемоний пнул его ногой.

— Механик, — позвал он. — Голосуй, за или против — воздерживаться нельзя.

Открыв глаза, Борис увидел потрясенные, полные слез глаза Кэпа — оскорбленного, униженного, преданного.

— Баста! — срывая голос, рявкнул Кэп почти в истерике, и артерии на его шее страшно выпятились. — Делайте что хотите! Помор, принимай команду!

— Не приму, — отозвался Помор. — Нельзя, Кэп.

— Можно, — глухо сказал Кэп. — Я ухожу. Поступайте, как знаете.

Он даже толком не собрал рюкзак. Наскоро кинул туда что-то и, как раненый лось, пошатываясь, побрел к просеке — не по тропинке, а через кусты, не разбирая дороги.

Пока группа смотрела ему вслед, Борис кинулся к палатке Виктора Ивановича. Через несколько минут он, похватав тряпки, которые сушились на веревке, рванул следом за Кэпом, боясь упустить его пышную гриву. Впрочем, уже и она исчезла, и Борис видел только, как качается, словно мачта, гитарный гриф, по которому хлестали ветки.

— Механик, куда? — окликнула Галя, и Виктор Иванович отозвался:

— Дура, не тобой прельстился… вот, значит, — за Кэпом безродного прислали…

Кэп быстро шел к просеке. Можно было немного срезать по разреженному лесу, и скоро Борис уже видел за протоптанной колеей широкую спину; развенчанный командир оглянулся и, обнаружив, что Борис следует по пятам, зашагал быстрее.

— Прочь! — он затрясся, словно марионетка на веревочке. — Ты мне не нужен.

Он свернул с просеки и взял вбок — не к Марыге, откуда пришли, но и не к Нельве, откуда двигалась к ним судьба в виде егерей, — и сосредоточенный, взявший на мушку долгожданную цель Борис подтвердил для себя, что обиженный Кэп не только покинул коварных товарищей, но и уносит ноги, избегая неприятной встречи; и неизвестно, что именно вынесло его из лагеря — бунт на корабле или перспектива, которой он предпочитал что угодно, любой исход.

Дорога запетляла, потом ее совершенно перекособочило, и один за другим пошли овраги; преследователь и его будущая жертва с трудом преодолели ложбину с дном, залитым смрадной грязью. Просека исчезла, сгустился подлесок, идти стало труднее; потянулся бурелом — изощренная полоса препятствий. Кэп пыхтел и, оцарапывая лицо, подлезал под упавшие деревья — Борис держал дистанцию и старался не отрываться. Он так прилежно преследовал Кэпа, что забыл о часах и о расстоянии. Начинало темнеть, когда оба выбрались на поляну с кочками и предательской осокой, — и измученный Кэп, согнувшись, выкрикнул безнадежно, с тоской в голосе:

— Что тебе надо?

За их марафон он похудел; его круглые щеки ввалились, волосы торчали, неживые глаза вываливались из орбит. Он в изнеможении покачивался, будто двигался до этого по инерции, и, когда остановился, не мог сделать и шага. Борис догадывался, что сам выглядит не лучше. Он опустился на рюкзак, тяжело дыша.

— Садись, Кэп, — выдавил он. — Отдохнем.

Кэп не двигался.

— Дурачок, — проговорил он. — Что тебе нужно? Уходи.

Борис помотал головой.