Лесник

23; дьмина Лога, какъ онъ не послушалъ, не велѣлъ ему пріѣзжать съ экипажемъ… О предложеніи, сдѣланномъ Коверзневу Пинною Афанасьевной довести его обратно въ Хомяки, капитанъ не упоминалъ: у него воломъ въ головѣ стояло, что "если съ Валентиномъ Алексѣевичемъ, не дай Богъ, что-нибудь случилось" (онъ все еще никакъ не хотѣлъ допустить это какъ положительный фактъ), то это потому, что "она сказала ему то обидное слово, послѣ котораго онъ ни за что ужь не могъ согласиться ѣхать съ нею вмѣстѣ въ Хомяки"…

— А тутъ самая эта гроза и пошла? подгонялъ его Барабашъ, блѣднѣя и начиная догадываться:- свѣтопреставленіе просто; тоись такой манипуляціи отродясь, могу сказать, и не помню! До утра спать не могъ, маялся, думаю: всѣ крыши у насъ сорветъ!..

— Адъ, адъ сущій! глухимъ голосомъ подтвердилъ Переслѣгинъ, — какъ увидалъ я это, продолжалъ онъ, — сейчасъ, оставивъ Пинну Афанасьевну въ Хомякахъ, погналъ обратно Валентину Алексѣевичу во слѣдъ по Крусановской просѣвѣ, хоть и запретили они мнѣ! Фонарь даже съ собою взялъ, — только его сразу тутъ загасило и залило, и самъ не знаю, какъ самого-то меня съ лошадью не унесло. Потому — море! Реветъ, вертитъ, а темень — глазъ выколи, страсти! Ничего не подѣлаешь, вижу. Сталъ я кричать, что горла хватило: думаю, гдѣ-нибудь тутъ по близости стоитъ онъ у дерева, въ сохранѣ, хоть и вымочило, должно быть всего… Нѣтъ, не слыхать голоса!.. Бился я такъ вплоть до зари до самой. Тутъ и утихать стало, прояснивать… Гляжу, повѣрители, мѣстовъ не узнаю, вода кругомъ, озеро озеромъ…

— А ихъ нѣту? прошепталъ еле слышно Софронъ Артемьичъ. Капитанъ продолжалъ, не отвѣчая на вопросъ:

— Подумалъ я себѣ, вспомнивъ, какъ они быстро ходятъ всегда: можетъ, пока я туда и назадъ изъ Хомяковъ гналъ, можетъ, онъ успѣлъ до старой дороги на Крусаново пройти; а тамъ мѣсто ужь высокое, не опасное. Туда, молъ, ѣхать надо… Насилу дотащился, крюку верстъ десять далъ, — потому всѣ дороги размыло такъ, что…

Онъ не договорилъ — и только тяжело перевелъ дыханіе.

— Въ Крусаново?.. И тамъ нѣтъ? спросилъ тѣмъ же шопотомъ и дрожа всѣмъ тѣломъ Барабашъ.

Капитанъ качнулъ отрицательно головой и — отвернулся…

— А что шляпа?.. вы про шляпу ихнюю говорили?..

— Шляпа? Да, — голосъ его обрывался, — это мы съ крусановскимъ лѣсникомъ…

— Нашли… Шляпу?..

— Видѣли.

— Гдѣ?

— Плыветъ… Надъ Вѣдьминымъ Логомъ, едва былъ въ силахъ проговорить Переслѣгинъ.

Софронъ Артемьичъ всплеснулъ руками и въ совершенномъ безсиліи сѣлъ на свою постель.

— Да можетъ, и не ихняя… почемъ знать? пробормоталъ онъ черезъ мигъ, сознавая самъ, что спрашиваетъ вздоръ.

— Клеенчатая, самая та, въ которой повстрѣчался онъ намъ съ Пинной Афанасьевной, проронилъ капитанъ, продолжая не глядѣть на него.

— Съ ними собака была, Джимка ихняя? вспомнилъ вдругъ Барабашъ.

— Была.

— И… и той нѣтъ?

— Нѣтъ…

Барабашъ помолчалъ, поднялъ на него совсѣмъ растерянный взглядъ, развелъ отчаяннымъ движеніемъ руки.

— Иванъ Николаичъ, прерывающимся голосомъ проговорилъ онъ, — значитъ…

— Значитъ, перебилъ его какимъ-то дикимъ голосомъ тотъ, встрепенувшись вдругъ и кидаясь въ двери, — значитъ, на село надо, за народомъ… искать… найти его надо… благ… благодѣтеля нашего!..

Софронъ Артемьичъ, полуодѣтый, выскочилъ за нимъ черезъ мигъ.

День былъ воскресный. Все населеніе Темнаго Кута было дома, и, по зову управляющаго, человѣкъ полтораста народу отправилось подъ предводительствомъ его и капитана на поиски.