Лесное море

В ярком дневном свете еще заметнее была его неяпонская статность и щеголеватая подтянутость спортсмена. Ему, должно быть, перевалило за сорок, но он был еще юношески строен и ловок. Только лицо помятое и не мужское.

Он махнул перчаткой Виктору и молодому китайцу, подзывая их к себе.

— Познакомьтесь. Вы — коллеги, вместе поедете учиться.

Виктор и китаец пожали друг другу руки.

— Можно начинать!

Сержант стал перед Средницким и громко прочитал приговор: переводчик Четвертого отдела Секретной службы при штабе императорской Квантунской армии Юзеф Средницкий за сокрытие важных для следствия обстоятельств приговорен к смертной казни путем отделения головы от туловища.

— Выполняйте! — скомандовал Кайматцу китайцу.

Солдат подал китайцу меч. Тот зашел сбоку, так чтобы ему было с руки, а Зютек в смертельном ужасе задергался на колу. Он пытался поднять голову выше, и его побелевшие круглые зрачки впились в Виктора со всей живучестью страстной ненависти.

— Из-за тебя! — крикнул он бешено. — Из-за тебя гибну, Бибштек паршивый, чтоб ты пропал! Чтоб ты сгинул еще худшей смертью!

Он сыпал проклятиями, но скоро захлебнулся и умолк.

А китаец присел и поднялся на носках, словно бревно поднимал обеими руками. Потом ударил с размаху. Раздался мягкий треск, и отрубленная голова с глухим стуком ударилась о землю.

Виктор провел дрожащей рукой по лицу. Стер со щеки теплые брызги.

— Безупречно сделано! — похвалил китайца Кайматцу. — Тренировались, вероятно?

— Так точно, господин капитан, на мешках с глиной.

— Превосходно. Следующий!

Сержант стал против доктора и так же громко прочел, что Казимеж Ценгло, врач, за помощь банде Среброголового и сношения с агентом иностранной державы приговорен к смерти путем отделения головы от туловища.

— Доманевский! Выполняйте.

Китаец услужливо протянул Виктору меч, как игрок после удачного выступления подает товарищу теннисную ракетку.

Виктор понял: значит, вот каким образом должен он «отречься от прошлого и самого себя, окончательно и бесповоротно»! Он задрожал и попятился.

— Понимаю, в первый раз и без тренировки, — сказал Кайматцу. — Но при вашей силе и ловкости… Ну?

— Не могу, господин капитан.

— Доманевский, неисполнение приказа карается смертью. Видите этот кол?

Он указал на пустой кол между доктором и трупом Средницкого. Место как будто для кого-то заранее приготовлено.

— Вижу.

— Так вот: либо вы казните приговоренного, либо самому вам сейчас отрубят голову.

Итак, ничего не остается. Конец. Кол.

Доктор Ценгло смотрел на него понимающе и сочувственно. Казалось, он догадывался, какую игру Виктор затеял — и проиграл.

— Руби, мальчик, — тихо сказал он по-польски. — Мне все равно пропадать. Руби — и спаси Тао.

— Что он говорит? — забеспокоился Кайматцу. Он по привычке искал глазами переводчика, но единственный переводчик с польского был уже обезглавлен. — Чего ему надо?

— Просит пощадить его, — сказал Виктор. — Это очень хороший человек. И когда-то он спас мне жизнь операцией. Не могу, господин капитан!

— Нет?

Виктор сознавал, что его ответ сейчас решит, жить ему или умереть. И доктор Ценгло был прав: его все равно не спасти. Если не он, Виктор, то кто-нибудь другой выполнит приговор… Но есть вещи, на которые согласиться невозможно, каковы бы ни были последствия. Невозможно — и все. Виктор знал, что у него рука не поднимется на этого несчастного, истерзанного старика, на друга. С чувством безнадежной покорности судьбе, в каком-то мертвом оцепенении, как человек, раздавленный непосильной тяжестью, он повторил:

— Нет, господин капитан. Ни за что.

— В таком случае пора кончать… На кол!

Солдат и китаец подскочили одновременно, потащили Виктора… Он не сопротивлялся. Он как-то сразу обмяк, был уже в полубесчувствии, на грани небытия, готовый уйти из этой опоганенной, опротивевшей ему жизни.

Ему закинули руки назад, на кол, тотчас зажали в тиски, сорвали воротник, освободив шею, — все это было проделано в одно мгновение с готовностью, даже с явным удовольствием: наконец-то капитан перестал покровительствовать этому человеку-тигру!

Виктор висел теперь в наклонном положении и видел все очень четко, хотя мысли были в разброде, как у пьяного.

Кайматцу, нервно поигрывая перчаткой, всматривался в его лицо с жадным, почти сладострастным интересом. У капитана было лицо пожилой кокотки. А Ценгло на соседнем колу хныкал в бессильном старческом раскаянии:

— Прости меня. Не повезло нам, не удался фокус…

Голова Зютека лежала к нему в профиль, от нее растекались черные струйки. Как выброшенный на берег морской еж…

Виктор оторвался от этого отвратительного зрелища и, подняв глаза, увидел яблоню, осыпанную белым цветом. Она была прекрасна. Она была добра… И он улыбнулся ей сквозь слезы — боже, да ведь умереть совсем не страшно! — в судорожном порыве радости, спасительной и умиротворяющей, объявшей все цветущие деревья и все весны, какие он видел в жизни, какие будут и без него…