Лесное море

— Ну, довольно, Казимир Эдуардович, повеселился и будет, — оборвала его Львова и встала. — Завтра у тебя трудный день. У нас ночуешь или у себя?

— Нет, разумеется, у себя, — поспешил ответить доктор, подстегнутый какой-то тайной мыслью. — Действительно пора. Придется тебе, Ваня, переночевать у меня дома, а утром, прежде чем начнется весь этот кавардак, мы поговорим о пантах и обо всем остальном…

Прощаясь с Виктором, Муся выразила сожаление, что им не удалось сегодня поговорить как следует. И просила заглянуть опять, когда будет время и охота.

— Мы обе будем вам рады.

— Только смотри, не испорти мне его! — вторично предостерег ее доктор.

— Ты опять?

При этом намеке на что-то происшедшее между ними Ценгло театрально вздохнул:

— Не могу. Мой цинизм этого не допускает. Быть может, в мой смертный час, как ты предсказывала…

— Я предпочла бы, чтобы это было при жизни.

Эти слова, сказанные с легкой горечью, и фигура задумавшейся «одалиски» в ярко освешенной передней — таково было последнее впечатление Виктора в этом доме.

Они сошли вниз впотьмах. Доктор шел последний, светя им сверху фонариком. Коропка где-то ниже спускался с грохотом, и слышен был его заунывный голос:

— Ощупываем стены, как слепые, ощупью ходим, как безглазые…

— Что ты там опять бормочешь?

— Молчи, язычник! Это из книги пророка Исайи, глава пятьдесят девятая. «В полдень спотыкаемся, как в сумерки. Бродим, как мертвые меж живыми…» Это о тебе, Казя… «Ревем…»

— Перестань!

— «Ревем мы все, как медведи, и стонем, как голуби. Ожидаем суда — и нет его, спасения, — но оно далеко от нас…» Ох, далеко, пся крев, даже еще не маячит впереди!

На улице, на морозном ветру, Виктор почувствовал, что пьян. Выпил он немного — насколько ему помнилось, только пять рюмок, но с непривычки его на морозе развезло. Сытый Волчок шел рядом, не терся о ногу Виктора, как давеча, но и вперед не забегал, все еще ошеломленный городскими впечатлениями и тем, что с ним произошло за последние дни. С ним и его хозяином.

— Нет, ты мне скажи, Казичек, — посмеиваясь, приставал к другу Коропка. — Скажи, потому что я никак не могу припомнить: когда же это ты был в лапах русских палачей? Может, ты маленько ошибся и палачи эти были не мужского, а женского рода? И не в лапы ты к ним погадал, а в объятья? Ой, терзали они тебя, терзали, это верно, а в особенности та ротмистрша, за которой ты гнался до самой Маньчжурии…

Доктор не отзывался. Шагал хмурый, утонув головой в бобровом воротнике и шапке, и мысли его, видимо, были где-то далеко. Раз он даже остановился и, кажется, хотел повернуть обратно, но, махнув рукой, зашагал дальше.

Расстались на углу. Коропка свернул на боковую улицу, а доктор повел Виктора напрямик к своему дому. Этот трехэтажный серый каменный дом принадлежал ему, здесь он жил, и здесь же помещались его лечебница и аптека. Виктор посмотрел вверх, ища среди окон третьего этажа то, у которого стояла его койка, когда он лежал после операции в лечебнице доктора Ценгло.

— А Тао дома? — спросил он.

Открывая своим ключом входную дверь, доктор ответил шепотом, в явном замешательстве:

— В том-то и дело, что дома. А я не хочу, чтобы она нас увидела.

Он тихонько закрыл за собой дверь. Посветил в передней фонариком, чтобы Виктор мог раздеться. Потом и сам снял шубу, башмаки и в одних носках пошел, крадучись, к застекленной двери. Тут откуда-то сверху раздался девичий голос:

— Надень ботинки, надень, я все равно слышу, что ты вернулся от нее.

— Ч-черт, — прошипел доктор и включил свет. — Теперь можем идти смело. Собаку тоже веди, а то она тут поднимет вой.

— С кем ты там разговариваешь? — спросил тот же голос. — Кто это?

— Человек, с которым молодой девице не следовало бы встречаться.

Наверху кто-то тотчас мягко спрыгнул на пол, потом, шлепая ночными туфлями по ступеням, сбежал вниз, и на пороге холла появилась Тао в голубом халатике.

Доктор жестом фокусника представил ей Виктора:

— Знакомься. Иван Кузьмич Потапов. Помести его в комнате для гостей. Да покажи ему, где ванная и уборная, он с утра не мочился.

Сказав это, доктор вышел, насвистывая, и захлопнул за собой дверь. Тао хотела было бежать за отцом. Но из глубины квартиры донесся его успокоительно-торжествующий бас: — Теперь мы квиты, Таоська, квиты.

Гость ждал, и собака его смотрела так же выжидательно.

— Проходите, пожалуйста, — сухо пригласила она Виктора, указывая на дверь против той, за которой скрылся ее отец.

Виктор пошел за ней, потешаясь в душе. Он знал, что у отца с дочкой отношения товарищеские, но не думал, что до такой степени грубовато-бесцеремонные.

Тао провела его в угловую комнату с двумя окнами, комфортабельно обставленную — тут был письменный стол, зеркало, картины, тахта. Тао подняла крышку тахты, чтобы достать оттуда постель.

— К сожалению, не могу поручить это никому из слуг: сегодня китайский Новый год, и отец всегда отпускает их всех. Придется самой…