Лесной колодец

Опрометью выбежал Витюшка на косогор, и Марий не усидела на месте, птицей выпорхнула навстречу мужу. Он сначала подхватил на руки сына, потом поймал в охапку налетевшую сверху по тропинке Марию. Крепко сжимая пальцами гимнастерку, она вдыхала ее махорочный запах. Вот он, ее Арсений, обнимает, целует! Его лицо удивляло своей близкой реальностью, за годы разлуки она не забыла ни единой его черточки: вмятинка на подбородке, будто пальцем ткнули, да так и осталось навсегда, жесткие, как ячменная ость, брови, пристальный взгляд зеленоватых глаз, только похудел, обточились скулы. Должно быть, хватил лиха. Где же это он успел побриться в дороге? Он и прежде, в парнях, отличался аккуратностью.

— Ждали-ждали тебя, все глаза проглядели, и письма нет, — торопливо говорила Мария, неумело неся скатку на руке, как хомут. — Что с ногой-то?

— Ранение. Сейчас уже заживает. А то бы меня не сразу отпустили — нет худа без добра.

— Господи! Подумай-ка, сидим обедаем, папаша и увидел тебя, как из машины ты вылез!

Вошли в избу. Арсений расцеловался с отцом. Старик растроганно прихлопывал сына по плечу:

— Наконец-то! Заждались. Вестей последнее время не получали, всякого надумаешься. Слава богу, все благополучно повернулось! Прямо к столу поспел. Мария, налей-ка по стопочке!

Достала из-под залавка припасенную бутылку и себе налила вровень с мужиками.

— Ну, Маша, со встречей, значит! — произнес Арсений, по-хозяйски осваиваясь и стараясь отогнать от себя мысли о своем фронтовом грехе.

— С Победой! — подхватил Иван Матвеевич.

Счастье-то какое! Дома Арсений! Рядышком сидит, покуривая папиросу, ласково щурит глаза. Теперь только жить да радоваться. И снова дивно Марии, что муж наяву за столом, что война пощадила его, не покалечила.

Ивана Матвеевича испарина прошибла с первой же стопки, вытирая ладонью росистую лысину, говорил:

— Мы ведь считали, и в живых тебя нет, как запропал ты в начале войны.

— В тылу у немцев находился, письма не пошлешь. — Арсений шумно затянулся дымом.

— Федюху жалко, чуток не довоевал.

— Сейчас бы за стол его да маму. Как же это в больнице-то не смогли воспаление легких вылечить?

— Крупозное. В больнице и померла. Спасибо Марии, что не оставила меня одного, будто бы дочка мне, а не сноха, — смущая Марию похвалой, говорил свекор. — Жена у тебя, Арсюха, — золото.

Витюшка давно непоседливо ерзал возле матери, но боялся перебивать взрослых, наконец тихонечко спросил:

— Папа, почему у тебя нет нагана?

— Война-то кончилась. К тому же солдату положена винтовка. — Арсений, спохватившись, достал из мешка подарок сыну — губную гармошку. — Вот тебе забава. Немцы здорово на них пиликают.

С боязливым восторгом, словно эта сверкающая вещица была хрупкой, Витюшка повертел гармошку в руках, попробовал дунуть — звук получился густой, многоголосый, так что вздрогнулось от неожиданности.

— Ну-ка, Витька, рвани «махоню»! — задорно притопнул ногой повеселевший дед.

Еще раз, уже смелее, провел губами по всей гармошке. Вот это подарок! Разве усидишь дома? Не терпелось тотчас похвастаться перед ребятами, убежал на улицу.

Иван Матвеевич толковал сыну о деревенском житье-бытье:

— Спрашиваешь, как живем? Худого нет, а хорошего не бывало, видал, хлеб-то какой едим — отруби. Сам еще в колхозе работаю, нынче однех грабель подготовил двадцать штук, скоро косы начну клепать, понятное дело, никому не откажешь. У двора стоит почти готовая телега-одноколка, да сбрую с конюшни все ко мне тащат, — хвалился старик и обнимал Арсения за плечо. — Теперь мы вдвоем-то любое дело изладим в лучшем виде… Марья, ты чего примолкла?

— Опьянела с одной стопки, плечи так вот и ослабли, — виновато улыбнулась Мария и заметила Арсению: — Больно уж ты много куришь.

— Привычка. На фронте того и радости, что покурить.

— Придется самосаду сажать, — насмешливо мотнул головой Иван Матвеевич. — Ты погли, чего будет летом в палисаднике у Павла Захарова: вместо огурцов один табак благует, как конский щавель. По целому сундуку нарубает на зиму.

Под окнами мелькнул красный платок соседки Варвары Горбуновой. Не сдержав любопытства, заглянула в открытую створку!

— С прибытием, Арсений Иванович! А тебя, Мария, с радостью!

— Забежала бы на минутку.

— Тороплюсь, вон уж бабы у звонка сидят, на работу собрались.

— Какая сегодня работа?! Зови всех сюда! — с хмельной решимостью распорядилась Мария.

Варвара тотчас полетела ко звонку, понесла новость бабам. Через некоторое время изба Куприяновых наполнилась народом; как на складчину, приносили у кого что было съестного, послали нарочного на лошади в село за водкой.

Все подходили к Арсению, здоровались за руку, смотрели на него, первого победителя-односельчанина, с почтительной благодарностью, со спасительными надеждами, будто бы он мог знать все-все о войне, о своих земляках. Даже единственная медаль на его гимнастерке, какими награждали поголовно всех солдат, для задоринцев сияла вполне геройски.