Лесные качели

Сейчас нужно было сделать решительный шаг, шаг-переход в другое, в свое качество. Превратиться из куколки в бабочку — все равно что родиться заново. Струсишь, оступишься — и навсегда останешься чванливой, тщеславной и бездарной гордячкой.

В последнее время жизнь ее будто остановилась на полустанке. Мелькали мимо поезда, лица, все куда-то спешили, суетились, горячились, встречались и расставались. Она одна застыла в пассивном ожидании. Чего она ждала? Она ждала этого момента, момента прозрения, момента перерождения.

Она незаметно покинула территорию лагеря и теперь шла по лесу. У нее перед глазами монотонно и ровно прокручивалась лента ее жизни.

Всю жизнь прилежная и послушная куколка делала ножкой: раз-два-три… раз-два-три, раз-два-три… раз-два-три — куколка прилежно приседала, раскланивалась.

— Не ищи развлечений, — старательно учила мама. — Жизнь — это труд. Может быть, иногда и повезет, но трудиться все равно обязательно.

— Благодарю вас, меня не надо провожать… Я сыта, благодарю вас… Будьте так добры, приоткройте окно… благодарю вас…

Эта картинка была совсем неплоха, она вполне годилась для детского утренника…

Однажды она пыталась нарушить правила игры. Это было тогда, в Павловске, когда она повстречала Славу. Она всматривалась в глубокие и чистые зеркала, слушала мелодичный бой часов — она, Анина, была частью, маленьким винтиком в этом жеманном, капризном, изысканном организме, прилежной пастушкой на фоне пышных декораций. Исправно и чинно она исполняла свою роль. И ее попытка нарушить правила игры, ее глупый бунт был жестоко подавлен.

Славка считает, что она забыла тот день. Как бы не так, просто она не хочет его вспоминать. Для Славки это лирика, милые сентиментальные зарисовки. Для нее же с этой чертовой ручки начался ад. До сих пор она не вполне еще оправилась от всех этих проработок… Славка удивлялся, что́ это она все время ревет… Тихий, застенчивый Слава, как он любил ее тогда. Но он прав, они были слишком прилежными учениками, парниковые, тепличные растения.

И надо же такому случиться — именно Слава, холеный, ручной, изнеженный Слава приоткрыл для них обоих эту тяжелую дверь. Он и сам почти надорвался, но зато они оба теперь дышат полной грудью. С непривычки кружится голова, звенит в ушах. Но до чего же он прекрасен, этот мир, до чего же ароматны его сосны… Что это — запах моря? Может быть, танец — это первая попытка человека летать, отрываться от земли, порхать над ней подобно мотыльку…

Анина выбежала к морю, она и сама не заметила, что давно танцует, так естественно и непринужденно ей это удавалось. Она исполняла танец пробуждения спящей красавицы. Теперь-то она знала, как надо его исполнять. Она была убеждена, что исполняет впервые, что никто до и после нее уже не может сделать этого так же прекрасно. Она была убеждена в своей единственной правоте, потому что обрела вдруг себя, а право на себя давала ей великолепная техника.

«Надо много и много трудиться, — думала Анина, — чтобы уметь однажды вырваться из теплицы, нарушить правила игры и смело заявить о себе и своем открытии мира. Бедная мама, она считала, что трудиться надо, чтобы быть не хуже всех, чтобы стать как все. Не надо становиться лучше или хуже всех, надо становиться собой».

14

Незадолго до конца смены на территории лагеря объявился грузный человек в ватнике и ушанке. За поясом у него был топор, в руке он держал какие-то ремни, которые впоследствии оказались уздечкой. Эта странная фигура возникла посередине дня в открытых воротах лагеря и прямиком направилась к лошади, которая, ничего не подозревая, мирно паслась возле качелей. Заприметив человека, лошадь заволновалась и рысцой побежала вдоль забора. Тяжело бухая громадными сапогами, человек побежал за ней следом.

— Азу! Азу! — выкрикивал он на бегу.

Лошадь остановилась, подпустила человека совсем близко, но только тот протянул к ней руку, она заржала жалобно и тревожно, будто звала на помощь, шарахнулась в сторону и галопом помчалась к обрыву.

На территории находилась только младшая группа. Дети притихшей стайкой толпились на открытой веранде, молча и хмуро наблюдая за этой пантомимой. Когда же лошадь заржала и понеслась к обрыву, дети испуганно загалдели. Но возле самого обрыва лошадь стала и, повернув голову, покосилась на человека нервным глазом. Тот что-то ей тихо говорил, а сам исподтишка, вкрадчиво подбирался к ней. Он был уже совсем рядом, когда один из малышей завизжал так отчаянно и пронзительно, что не только лошадь, но и сам человек подпрыгнули на месте к разбежались в разные стороны.