Лестница Пенроуза (СИ)

Как и следовало ожидать, режим дня старика не был чем-то из ряда вон выходящим. Просыпался он рано, некоторое время лежал в постели, потом шел в душ, после душа варил кофе и делал скромный завтрак (иногда это было всего лишь одно яйцо всмятку), чуть позже выходил на балкон и курил, обедать шел в кафе или ресторанчик неподалеку, потом некоторое время сидел на балконе или на скамейке во дворе, смотрел в пространство, весь словно бы уменьшившись, в своем пиджаке походя на какую-то серую птицу, потом спал до вечера, и, судя по всему, дневной сон его был лучше, крепче ночного, потом уходил гулять в парк поблизости, после смотрел телевизор или читал книгу, иногда что-то увлеченно писал, перебирал бумаги (тут Имс, конечно, каждый раз делал стойку), затем, около девяти часов вечера, более чем скромно ужинал – иногда в ресторане, но чаще дома, снова курил на балкончике и, наконец, походив по дому и наведя одному ему ведомый порядок, ложился в постель. Засыпал он нескоро, долго ворочался, кряхтел, видимо, все же мучил его артрит или еще какие-нибудь старческие болезни. Все же сто с лишним лет – не шутка. Понятно, почему радиус его передвижений пешком не превышал трех кварталов. Такси он в течение этого времени не брал. Один раз утром к нему пришла большая, пухлая аргентинка, убралась в квартире, забрала белье в прачечную, что-то ему рассказала звучным, раскатистым голосом – Артур не слышал слов, но звук до него долетал. Больше к старику никто не приходил.

На пятый день Имс сказал, что пора действовать.

***

Время X назначили на три часа пополудни. Обычно именно на эти часы приходился самый сладкий сон старика – они подобрались однажды настолько близко к окнам, что видели, как он причмокивает губами во сне и подкладывает ссохшиеся ладошки под подушку. Как ребенок.

Имс был обманчиво спокоен, хотя жажда крови все больше разгоралась в его глазах. Стоять рядом с ним было невозможно – он весь неслышно вибрировал, как туго натянутая струна.

– Имс, может, ты успокоишься? – в конце концов разозлился Артур. – Твоя нестабильность может все разрушить.

К тому времени он уже набросал примерный план Манхэттена 30-х, помещение, которое могло бы сойти за лабораторию того времени – в конце концов, они все похожи, придал ей некий личностный оттенок – нарисовал фотографии, расставленные по полкам, изобразил несуразный чемодан старинного пэсива. Такая поверхностная имитация казалась ему бредовой затеей – он даже не мог в точности представить себе нужные вещи, а ему нужна была конкретика! Но делать было нечего.

Он сам не понимал, почему так злится. Может быть, он злился на себя. Из-за своей внезапной жалости. Из-за своего сильнейшего нежелания все выяснять, еще раз сталкиваться с этим, пропускать через себя то, что давно, давно, давно прошло.

Он надеялся, что прошло.

И понимал, что бессовестно лжет самому себе. Угли в груди его потухли, уступив место невозможному холоду. Но решение было принято, и в нем все меньше оставалось от того московского – мягкого, сочувствующего, сожалеющего, мечущегося Артура. Эта личность словно таяла под напором другой – бесстрастного и довольно циничного извлекателя.

Это тот Артур, не испытывающий ни капли нерешительности, наорал на нервничающего Имса, это он ловко присел перед их безразмерной кроватью, поддернув на коленях брюки, и жестом фокусника вытащил из-под нее легкий серебристый кейс – современный, совершенный пэсив. Это он, профессиональный сновидец, любовно поглаживал пальцами его кнопки, трубки и ампулы с сомнацином, прикрепленные к внутренней стороне крышки, ласкал взглядом набор острейших игл, которые применялись только в самых дорогих клиниках.

Впрочем, сейчас не было смысла разделять эти личности, как бы Артуру в какие-то минуты не хотелось. Все его реакции… они были как круги на воде после брошенного камня. Но сам камень уже покоился на дне, и этого ничто не могло изменить. Единственное, о чем стоило всерьез беспокоиться: не выбросит ли их из сна в самый неподходящий момент.

Самое раздражающее было в том, что в этом, аргентинском, сне, они худо-бедно управляли самой реальностью, но не могли контролировать его продолжительность, даже с помощью примитивных сигналов или символов. Это был нонсенс со всех точек зрения. Их держал в этом сне кто-то третий, и было неизвестно, какие цели этот третий преследует. Это нервировало неимоверно.

Хотя, конечно, Артур предполагал, кто этот третий. И какие цели – тоже. Однако марионеткой было чувствовать себя все равно неприятно. А совершенно неподготовленной марионеткой – вдвойне. Он привык все просчитывать, понял Артур. В том мире, где они были извлекателями, вероятно, он был координатором – отвечал как раз за план, за отступные пути, за дополнительные страховки, – словом, следил, чтобы ничего не сорвалось. Вот почему сейчас так мучился.

– На этот раз сон будет мой, – сказал Имс не терпящим возражений тоном.

Артур кивнул.

– Только, – предупреждающе сказал он, – никакой самодеятельности.

– Ну что ты, дорогуша… – ощерился Имс. – Всегда все по плану.