Рональд, наверное, оторвал бы ему потом голову. Имс изводил его просьбами откомандировать его в Германию как по расписанию, раз в неделю, по понедельникам, ровно в 18.00, начиная с весны сорокового.
По понедельникам почему-то было особенно трудно терпеть. Выходные давались Имсу чудовищно тяжело, и постепенно он приобрел привычку ходить на службу в субботу утром и задерживаться там до позднего вечера. Работа была единственным способом отвлечь мозг от тщательного наблюдения за тем, как ожидание, все тем же остывшим киселем, перекатывается внутри тела.
– Имс, – сказал ему Рональд, устало растирая ладонями покрасневшие глаза, когда Имс традиционно заглянул к нему в очередной понедельник. – Имс, ты ведь служишь в разведывательно-диверсионной службе, у тебя ступень информационного допуска такая же, как у меня или у Хэмбро, лишь немногим меньше, чем у премьер-министра… Ну ты же все понимаешь, ты же читаешь сводки, ты же видишь донесения агентов… Ты маниакально пытаешься пробраться в это осиное гнездо, в эту смертельную клоаку, но ты же должен понимать, что это – бессмысленно. Чем бы ни было то, что притягивает тебя, – пойми, это бойня. Внутри страны еще хуже, чем на фронте. Там просто ничего и никого не осталось. Да в смятке боя шансы найти человека больше, чем там.
Имс молчал. Да, он служил в разведке, да, он был диверсантом, да, он все понимал.
– Ну вот, – сказал Рональд и хлопнул ладонью по столу. – Значит все, решили. Не пущу, ты нужен мне здесь. Ясно? Свободен.
Имс кивнул. С тех пор к понедельникам прибавились четверги.
***
Имс вывалился из тягучей безысходности сна одним рывком. Как будто в кинопроекторе внезапно оборвалась пленка, и сеанс принудительно закончился.
Жадно глотая воздух, таращась на книжные шкафы кабинета, на совсем потемневшее окно, Имс с трудом приходил в себя после кошмара. Хотя обычно ему не требовалось и секунды, чтобы, проснувшись, совместить себя со временем и пространством, в этот раз он долго сидел, таращась на стены, отделяя реальность от иллюзорности, себя нынешнего от себя тогдашнего.
Сомневаться, что во сне он видел самого себя, не было никаких причин.
В голове мелькнула мысль, что все же, несмотря на многолетние отрицания и стандартную практику замалчивания, МИ-6 уже вовсю действовало и в период до Второй мировой и интересовалось отнюдь не только разведмероприятиями – учитывая суть его занятий в Америке. «Здравствуйте. Имс, просто Имс», – ухмыльнулся он, пытаясь бравадой смыть отвратительное послевкусие сна.
Потом тяжело встал и пошел в прихожую: сигареты так и остались лежать на столике у входной двери. Значит, вот как это было. Артур уехал, а Имс его отпустил.
Что ж, Имс умел признавать свои ошибки. Он прикурил одной рукой, второй выбирая первый номер в списке контактов телефона.
Артур ответил сразу и раздраженным голосом. Вот только Имсу было плевать на раздраженный голос, на метания, на все глупости, что еще придут (кто бы сомневался!) в красивую артурову голову. Он теперь знал, что может случиться, если позволить Артуру настоять на своем, – ничего хорошего. Он все еще чувствовал, как от ужаса, пережитого во сне, все волоски на его теле стоят дыбом. Теперь Имс был твердо намерен не наступить на те же самые грабли во второй раз.
– Завтра собирай вещи и переезжай ко мне, – сказал он. Хватит валять дурака, проявил уже один раз деликатность и понимание, и что из этого вышло?
– Ты, вообще, уверен? – растерянным голосом спросил Артур.
Имс даже глаза закатил: да тут просто непаханое поле, прямо девственный лес! Будем пробиваться. А вот про этот последний сон Артуру знать вовсе необязательно.
Следующее утро только укрепило его в этом решении.
Глава 20
Имс
Какая-то часть мозга Имса отчаянно сигнализировала остальным: вот оно, время, когда надо надеть на себя маску железобетонного мачо, сыграть роль героя с противоударным покрытием. Уж слишком больные были у Артура глаза, с ненормально прозрачными синими веками, уж слишком выверенными были движения рук, уж очень нарочитой была эта бравада: пижонский костюм на голое тело и вызывающая язвительность, от которой хотелось прижать его голову к груди и держать так долго-долго.
Ведь и схема действий была предельно простой и понятной: схватить в охапку, отвлечь каким угодно образом, переключить на что-то еще, утешить…