Летающее счастье

Однажды — это было дома — мы с ребятами обсуждали, почему это Карлсон всё время хвастает.

— Потому что у него характер такой! — сказала дочь.

— Во-первых, — сказал наш папа, проходя через комнату, — это не ответ, потому что за ним сейчас же станет другой вопрос: почему же у него такой характер? А во-вторых…

Папа у нас толст и насмешлив.

Он не только толст и насмешлив, но ещё и очень умён. У него точный инженерский ум, он любит в разговор вносить порядок и потому всегда говорит: во-первых, во-вторых…

— А во-вторых, — продолжал он, — вы посмотрите, чем он хвастается, этот Карлсон. Может быть, тогда вы и поймёте, почему он это делает…

Стали мы смотреть, чем хвастается Карлсон. Помните, в самом начале, едва познакомившись с Малышом, Карлсон заявляет, что он красив, умён и в меру упитан.

Ах, если бы на самом деле он был красив, разве он стал бы об этом говорить?

В том-то всё и дело, что он мал ростом и очень толст. А хочется ему, конечно, быть высоким и стройным.

— Правда, он мог бы не есть столько сладкого, — сказал сын, — тогда и животик у него стал бы поменьше.

— Многого от него хочешь, — ответила я. — У него совсем не тот характер. И всё же этот животик, как видно, сильно его огорчает. Вот он и убеждает всех, что он красив и в меру упитан. Не толст, нет, просто в меру упитан.

Карлсону хочется всё делать лучше всех, а на самом деле он ничего делать не умеет. Ему хочется рисовать прекрасные картины — ну, например, великолепных, ярких петухов, — а получается у него крошечный петушок, похожий на козявку. Если говорить правду, мне Карлсона всегда немного жалко.

И Павлика тогда мне было жалко. Я отлично поняла, почему он сочинил про железную дорогу. Он так о ней мечтал, так ясно себе представлял её, что ему — ведь он был ещё совсем маленький — начало казаться, что она у него и в самом деле есть. А если её и нет, то пусть ребята подумают, что она есть. К тому же ему очень хотелось иметь такого папу, который мог бы сделать электровоз, — так хотелось, что он не удержался и бессовестно нахвастал.

Павлик у нас совсем не похож на Карлсона: он не толстый, не ленивый, не врунишка. И хвастается он, конечно, куда меньше, но всё-таки порою это с ним бывает. И в таких случаях мы сейчас же хором кричим:

— Привет! Ты лучший в мире рисовальщик петухов!

Или:

— Ты лучший в мире внук! Привет! Ты лучшая в мире нянька!

«Привет!» — с таким возгласом всегда появляется Карлсон.

Мы настолько задразнили бедного Павлика, что он теперь слово боится сказать. Пожалуй, даже уже и слишком.

— Сынок, — говорю я ему, — если тебе так уж хочется похвастаться, ты давай похвастай немножко. Ничего.

Но оказалось, что хвастать, когда это тебе разрешают и даже просят тебя об этом, не так-то и хочется.

Тем не менее он очень самолюбив и чуть что — сейчас же краснеет и насупливается. Все мы это очень хорошо знаем, а Валька, противная девчонка, даже нередко этим пользуется. Особенно в споре. Обидит его чем-нибудь — Павлик тотчас же надуется и замолчит; вот и получается, что спор выиграла она.

Итак, вы знаете уже почти всю нашу семью, осталось рассказать только о бабушке, папиной маме.

Она у нас очень добрая и красивая — у неё белоснежные волосы и тёмные блестящие глаза, какие бывают не у всякой молодой женщины.

Она у нас очень образованная и при этом довольно рассеянная. Однажды с нею произошёл такой случай.

Поскольку она очень добрая, она решила к нашему приходу сделать особенно вкусный ужин. А поскольку она образованная, она при этом читала книжку.

Когда мы пришли домой, наша бабушка была на кухне. О том, что она готовит нам вкусный ужин, мне было рассказано по телефону, а я дорогой рассказала детям, какое удовольствие нам предстоит.

Итак, когда мы пришли домой, наша бабушка была на кухне. Она читала книгу, стоя у плиты, а на плите в высокой сковородке под крышкой что-то жарилось.

— Готов ужин? — спросила дочь, которой всегда больше всех хотелось есть.

Бабушка с гордостью на нас посмотрела и величественно подняла крышку.

На сковородке в полном одиночестве и совершенно чёрная, в дыму и чаду, шипела вилка.

Боже мой, как мы хохотали! Как была сконфужена бедная бабушка! А всё потому, что она была не только добрая, не только образованная, но ещё и рассеянная.

Не подумайте, пожалуйста, что если наша бабушка жарила вилку, то она ничего не умеет делать. Как раз наоборот. Она у нас врач, и не просто врач, а хирург; всю войну она работала во фронтовом госпитале. Ох, как им было трудно! С неба летели фашистские бомбы, от них дрожала и взрывалась земля, но никто — ни врачи, ни сёстры — не отходил от операционного стола.

Бабушка редко нам об этом рассказывает, зато в нашем городе живёт её помощница, хирургическая сестра; уж она-то нам об этом обо всём не устаёт рассказывать. От неё мы знаем, что бабушка наша, тогда ещё прямая и черноволосая, делала необыкновенно смелые операции.

А теперь она уже на пенсии. Она и сейчас могла бы прекрасно работать, но у неё начали дрожать руки, правда еле заметно. Но если у врача дрожат руки, даже еле заметно, ему уже операций делать нельзя.