Летчики

— Послушай, Гриша, — вкрадчиво начала Валерия, — после майора Мочалова и капитана Ефимкова ты третий человек в эскадрилье. Правильно я говорю? Теперь давай рассудим. Ты честно прослужил в Энске около четырех лет. Сколько же ты собираешься еще сидеть в этой дыре? Всю жизнь? Гриша, пойми, — она опустилась рядом с ним на тахту, — нельзя допускать, чтобы жизнь управляла тобой. Нужно самому брать ее в руки. Разве ты не достоин выдвижения с переводом в какой-нибудь настоящий город или поездки на учебу в Москву! Почему, например, ты не можешь поговорить с тем же Земцовым о поступлении в академию? Как бы мы хорошо зажили в Москве! Папа дал бы нам одну комнату, я бы поступила работать в клинику.

Цыганков притронулся к ее теплой руке, грустно улыбнулся.

— Ты даже не спросила, обедал ли я сегодня, а сразу переходишь в генеральное наступление.

Валерия отдернула руку, взгляд ее стал холодным.

— Обеды, завтраки, ужины! Можно ли только об этом говорить в те короткие часы, которые ты проводишь дома!

— Можно, Лера, — жестко сказал Григорий. — Если днем было два полета и ты наболтался на высоте восьми тысяч метров, а потом опоздал в столовую, то можно. Что же касается твоих вопросов — ясность в них внести действительно нужно. Я уже говорил с Земцовым. Место в академию в этом году нам дадут только одно. Земцов считает, что в первую очередь нужно послать командира эскадрильи капитана Андронникова.

— Мало ли что считает ваш Земцов, — вспыхнула Валерия. — Что такое Земцов? Почему ты так легко уступаешь это место? Почему ты, например, не можешь написать в конце концов папе и попросить, чтобы нас перевели отсюда!

— Это было бы в высшей степени нечестно, — заволновался Григорий и отодвинулся от нее. — Об этом и не говори! На такое письмо моя рука не поднимется. Посуди сама, Лера, меня уважают, считают неплохим летчиком, я секретарь партийной организации, должен руководить коммунистами. И вдруг я стану ныть: «Товарищи, переведите меня из Энска в Москву, моя жена истосковалась».

Валерия вскочила и нервно заходила по комнате.

— Григорий, не утрируй! Это твой эгоизм выплескивается, — она всхлипнула и тотчас же достала розовый надушенный платочек, поднесла к глазам. — Конечно, собственная карьера тебе дороже. А то, что жена задыхается от тоски в этом Энске, тебе безразлично. Жестокий! — она остановилась. В наступившей тишине Цыганков слышал прерывистое дыхание, видел высоко поднимавшуюся грудь. — Слушай, Григорий, — взяв себя в руки, сухо закончила Валерия, — или ты напишешь письмо папе и попросишь устроить тебя в академию…

— Или? — сузив глаза, спросил Цыганков.

— Или весной я сама уеду от тебя в Москву! А обед можешь разогревать, он на кухне.

Григорий молча вышел из комнаты, взял кастрюлю с холодным борщом и стал разжигать керосинку. Когда он возвратился за тарелкой, Валерия, свернувшись калачиком, уже лежала на кровати, демонстративно бросив на тахту простыни, подушку и одеяло для Григория.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Через две недели после того, как Мочалов прибыл в Энск, командир части издал приказ об итогах учебы, в котором поставил эскадрилью Мочалова на первое место. Так оценивалась боевая учеба эскадрильи за то время, пока ею командовал капитан Ефимков.

Вечером Кузьма Петрович впервые пришел к Мочалову в гости и, критически осмотрев его небольшую комнату с фанерным шкафом, столиком, кроватью и книжной этажеркой, загудел своим басом:

— Да, Сережа, обстановка у тебя более чем скромная.

— Спартанская, — засмеялся Мочалов. Он разбирал за столиком мелко исписанные тетради. Это были конспекты, составленные в академии, — их он давно собирался привести в порядок. Стул в комнате был всего один, и Кузьма запросто опустился на кровать.

— Ого! — воскликнул он. — Это ты столько исписал? Изрядно!

Мочалов кивнул в ответ и посмотрел на товарища. Лицо Ефимкова светилось нескрываемой радостью.

— Приказ командира полка читал? — спросил он.

— Читал. Рад и за эскадрилью и за тебя, Кузьма. Сердечно рад.

— Выходит, Сергей, фундамент я для тебя заложил крепкий. Верно? — Он поднялся, заполнив сразу полкомнаты, и сцепил руки на груди. Фигура капитана сейчас выглядела особенно массивной. — Вот видишь, — продолжал Ефимков, — а ты пророчил, что я отстану. Значит, хватает мне знаний и без этих гор бумаги, — указал он на стопки Сергеевых тетрадей.

— Выходит, пока хватает, — согласился Мочалов, — но боюсь, что ненадолго.

Улыбка на лице Ефимкова пропала.

— Никак мы с тобой не договоримся, товарищ командир. Ты меня не понимаешь, я тебя. Вот сейчас мы не на службе и ты для меня не командир эскадрильи Мочалов, а только старый фронтовой друг «Сергей-мыслитель», как тебя в полку называли…

— А ты «Кузьма-великан».

— Добро, — охотно согласился Ефимков, — стало быть, поладили. Так вот мне и хочется у тебя, моего друга, допытаться о том самом, чего капитан Ефимков не понял в действиях командира эскадрильи майора Мочалова.

— Допытывайся, — улыбнулся Сергей.

Кузьма опять тяжело опустился на кровать.