Летний брат

Его рысца переходит в полноценный бег, он направляется к трейлеру Эмиля.

— Люсьен!

— А где Рико? — кричу я. Но па меня больше не слышит.

Я свищу, положив пальцы в рот. Рико тут же отзывается. Лай раздается позади нашего трейлера. Я несусь туда.

— Он здесь!

Люсьен завис между паллетами и нашей морозилкой. Руки и ноги у него неестественно изогнуты, будто палки из-под тента, который снес ветер.

— Здесь! — ору я. — Он здесь!

К счастью, он дышит. В правом глазу у него лопнул сосудик. На щеках красуется камуфляж, оставленный зеленой краской, которой выкрашена морозилка. Он кажется совсем маленьким, меньше, чем когда-либо, но глаза у него, как у великана. Рико положил ему на ногу лапу, будто задержал магазинного вора, пытавшегося сбежать.

Все руки Люсьена испещрены красными волдырями от крапивы. И шея тоже. И ноги.

— Извини. Я ездил к Селме.

Но кажется, что он меня вообще не слышит.

— Слышишь, к Селме!

— И где же? — кричит па.

— Здесь! Все в порядке!

— Ну да, ты же не бросил брата на произвол судьбы.

Он отталкивает меня в сторону.

— Черт, ты только посмотри на его руки!

— Да тебя самого нет целыми днями! Ты же обещал присмотреть за ним сегодня!

Па срывает подорожник, растущий вокруг морозилки, и мнет листочки. Затем он садится на пятки рядом с Люсьеном и прикладывает подорожник к воспаленным местам. Когда он прикасается к волдырям, они сначала белеют, а потом снова наливаются красным.

— Так где ты пропадаешь целыми днями? — спрашиваю я и пинаю его в колено. — Расскажи уж!

Когда он вытягивает руку, я вздрагиваю. Но он только хочет сорвать еще пару листочков. Он мнет их пальцами, пока они не становятся зелеными от сока, и размазывает получившуюся жижу по волдырям.

— Бедный мальчик.

— А тебе какое дело до того, что у него болит?

— Заткнись.

— Ты забрал его только ради денег!

Я хочу вмазать ему по его тупой башке.

— Это все ты виноват! — кричу я. — И Рита умерла тоже из-за тебя! Ты все портишь! И заставляешь меня делать всю работу!

Если он сейчас на меня посмотрит, я сломаю ему нос одним точным ударом колена.

— Ненавижу тебя!

Он поднимает Люсьена с земли.

— И ма тебя ненавидит! Она никогда не хотела, чтобы вы снова были вместе! И я с тобой жить больше не хочу!

— Тогда поезжай к своей матери, — угрожающе спокойно произносит он. Локтем он отталкивает меня в сторону. — Ах да, она же от тебя отказалась, она же выбрала твоего брата.

Люсьен царапает па лицо.

— Убери его культяпки от моего лица, — командует он.

— Сам и убери!

— Брай!

— Вот и попробуй, каково это, в одиночку с ним справляться!

Он отпихивает Рико и пинком открывает дверь. В моей комнате он пытается включить свет, но электричество снова отключили.

— Жан и Генри правы, ты ни на что не годишься.

Па кладет Люсьена в кровать.

— Если ты так много работаешь, почему у нас никогда нет денег? И почему мы живем здесь, а не в нормальном доме?

— Мать-твою-налево! — взорвался он, и я застыл на месте.

Люсьен завопил и сильно ударился затылком.

— А кто, интересно, вам жрачку покупает?

Из глаз у него будто искры посыпались.

— Грязный предатель.

Рико на улице захлебывается лаем, но не решается забежать внутрь.

Па хватает меня за загривок и выталкивает из комнаты:

— Ну-ка пошел. Считаешь отца придурком, да?

— Отпусти меня!

— Заткнись!

Он толкает меня на кожаное кресло у телевизора и что-то достает из кармана.

— Что это?

В руках у него две банкноты по пятьдесят евро. Я не знаю, что сказать.

— Сколько тут? А то, может, я плохо вижу?

— Сто евро, — промямлил я. — Извини, не думал, что у тебя и правда есть работа.

Он сминает бумажки в кулаке.

— А с чего это съемщик наш платит на двадцать евро больше? — он понизил голос. — Ты как посмел? Я надрываюсь, лишь бы вас двоих прокормить, а мой родной сын деньги от меня прячет!

— Ты бы мне иначе никогда карманные деньги не дал.

— Как ты смеешь говорить, что я в чем-то виноват?

— Так случайно вышло.

Я достаю из кармана деньги, которые отложил.

— Вот.

Па бьет меня по руке, и банкноты падают на пол.

— Я их отработаю, обещаю.

Когда я собираюсь встать, он толкает меня обратно с такой силой, что я вместе с креслом проезжаю назад по полу. Не сказав больше ни слова, он выходит, садится в пикап и уезжает.

41

На улице тьма кромешная. Я засунул подушку под одеяло и трусь об нее животом. Сначала это приятно, но вскоре кожа начинает гореть. Все-таки приятнее всего гладить низ живота кончиками пальцев. Я представляю Селму. Коричневое пятнышко у нее в глазу. Где-то очень близко она шепчет: «Давай животиться». От члена по ногам прокатывается волна покалываний.

По тому, что Люсьен начал чавкать, я понимаю, что он проснулся. Образ Селмы тут же рассеялся. Покалывание прекратилось.

— Я был у Селмы.

Он почти незаметно покачивается.

Я с ней животился.

— Селма, — шепчу я, только чтобы почувствовать на губах ее имя. Приятно произнести его вслух, будто она и правда где-то в комнате. — Селма, милая.

Люсьен начинает качаться с таким энтузиазмом, что, кажется, раскачивает всю комнату.

— Извини, что злился на тебя утром. И что оставил одного.