Летний день, или Корыто со старостью

Да, кстати, ежели среди публики дамы имеются, дам попрошу в диалоги со мной не вступать. Я, знаете ли, с детства к женскому полу испытываю стеснение. У дам слишком уж всё неожиданно, может нечаянно и конфуз выйти, а мне к чему физиономию портить? У меня лицо авторское, публичное. Итак, обращаюсь снова к полу серьезному, чует мое сердце, что вы, Константин Юрьич, так ничего и не родили, надулись, как индюк, и думаете, что это автор дуркует, про вещи, к нему не относящиеся, спрашивает, хиромантией занимается?

Ах, простите, простите, докучать вам больше не стану, тапки с вас самолично сыму и на кушеточку уложу, а вы лягайте! Лягайте и слушайте. Я и без вас знаю, какие у вас руки-то: да обыкновенные самые, ну, может, мозолью украшенные. Ежели, кстати, таковые имеются – шлю свой поклон обладателю, значится, не просто так жизнь свою прожигаете, проходит она у вас в трудах праведных. Однако же даже про ваши мозоли, любезнейший мой, простите, писать я не стану, не уговаривайте… Много всякого сброда ходит, в герои набиваются, а у меня, может, другие уже руки для этого случая припасены, и руки эти Петушкова Сидор Иваныча! Да какие руки! Не простые, а золотые!

Батюшки, да это ж прям как в сказке про Курочку Рябу, каламбур прямо вышел. Ну и пусть, так оставлю, мысль-то, надеюсь, нащупали, а? Золотые-то руки, они и вправду как золотое яичко: ими и дворец сколотить можно с колоннами, с канделябрами, а ежели во дворце сиднем сидеть надоест, так можно и каравеллу построить и отправиться в ней в дали дальние… земли новые повидать, себя народам невежественным показать, торговый обмен наладить… А всё отчего? От того, что к труду расположение имеется! Эх, труд – слово-то какое сладкое! Нынче-то времена какие, знаете? Европу, как ни поглядишь, будоражит: люди на улицу выходят, работу требуют. В Америках и того хлеще: люди от безделья по психотерапевтам маются, всюду студенты с транспарантами шастают, за что ни возьмутся – всё у них вкривь да вкось, а всё туда же – работу им, да на блюдечке. Ежели чуть подальше вглубь веков капнуть, так там революция промышленная зародилась. Жизнь с тех пор переменилась очень: механизмы со всех сторон на человечество наступать стали, а народ, представьте, ненависть к механизмам стал испытывать! Разве ж виноват человек, что нервы у него не железные, а жилы не стальные?

Однако тема эта уж слишком глубинная, мы здесь касаться ее не будем, вернемся-ка лучше к герою нашему.

– Сидор Иваныч, голубчик! Сидор Иваныч, где вы?

Я, как савраска, в дом ринулся.

В доме Сидор Иваныча нет: нет его на крыльце, на террасе, на кухне, на кухне царит одна только супруга его…

– Ах, Олимпиада Сергеевна, здрасьте!

Ах, спасите, любезные, я уже в объятиях. Олимпиада Сергеевна меня, как перышко, подхватила, за стол усадила, чашками да блюдцами заставила. Чудо она хозяйка. Да, вот о ком следует повесть писать. Глянул я на Олимпиаду Сергеевну, чуть глаза потупил… Эх, какой матерьял пропадает.

А, может, рискнуть, а? Нет, боязно как-то… Вдруг, думаю, что не так выйдет.

А сам себя за нерешительность чихвощу… другие-то… пишут, пишут, ни на кого не глядят и пишут! И героини у них не такие, как моя Олимпиада Сергеевна. Такие иной раз барышни выведены, что прямо аж огнем всё полыхает. Вы почитайте, почитайте, любезный, может, и у вас где вспыхнет… Эх, да что там повести… Повести-то по большей части уважение к приличиям имеют, а в кинематографе вы видали, что крутят?

Ах, не кукситесь, ясное дело, видали… С виду-то все приличные! А сами-то шалуны, шалуны, а?

Ах, простите, простите, Федор Степаныч, не про вас это я.

Ах, Олимпиада Сергеевна, ах, голубушка, ах, варенье, ах, алычовое…

Тут я со стула тихонько слез и бочком так, бочком ближе к двери – чайком-то, конечно, все мы любим побаловаться, но у меня же дело имеется. Итак, обход продолжаем. Спальня – уютное гнездышко, глазком только глянем. Глянули, плечиком дернули, нет Сидор Иваныча в спальне. Ах, батюшки, да отчего ж ему быть-то там, мы же условились, что руки у него золотые, не трутень он, чтобы целыми днями бока на перинах отлеживать.

Продолжаем шествие. Заглянем в нижнюю залу, тут у них камин трещит, по стенам аккуратно картины развешены. Олимпиада Сергеевна, оказывается, большая охотница до сирени, она у нее и в окне торчит, и из картинных рамок выглядывает. Обошли эту залу, идем дальше… Да, повсюду, повсюду рука хозяйская чувствуется… Хм, рука-то чувствуется, а хозяина нет… Неудобно как-то выходит, вы у меня на кушетке лежите, уже, наверно, не одну папыросу выкурили, а я все героя найти не могу…

А может, он в погребок? А что, жинка на кухне крутится, он на мысочках, скользящей тенью, авось не заметит? Может, у него там припасено что?