Лето

А Гоша сегодня рассказал мне про меонтическое у Финка, философа, которым он занимался. О разных феноменах, которые как бы не принадлежат бытию или не вполне принадлежат, которые не от мира сего, и Финк повсюду это меонтическое видел: в любви, в образе. А сейчас Гоша переводит книгу Левинаса, в которой речь идёт о том, что есть нечто большее, чем бытие («иначе, чем быть»), как у Платона Благо – это было что-то высшее, чем бытие. И эта книга – про уклонение от бытия, но не самоубийство. В этом смысле Финк и Левинас не совпадают с Хайдеггером, который говорил о бытии, а они оба говорят о чём-то ещё за пределами бытия, что не всё исчерпывается бытием.

Потом жгли костёр на участке белой ночью, жарили на огне сосиски, и Денис сказал, что ему нравится мысль немецких мистиков о том, что зла не существует. Есть импульс что-то осудить как зло, какая-то псевдоочевидность существования зла, с одной стороны, и убеждение, что зла нет, с другой, и конфликт между ними. И у ранних мистиков был этот мотив: уход от псевдоочевидности существования зла. Выход из того измерения, где ты что-то осуждаешь как зло, к тому измерению, где никакого зла нет.

Когда Денис днём спал у нас в сарае, ему приснился сон: какие-то детские книжки с картинками про зайчиков, белочек. Он смотрел на них и умилялся, и возникло такое щемящее чувство-мысль, раздувшееся во сне до космических масштабов: как же так, такие зайчики, белочки в детских книжках, а мир такое говно. Очень острым было у него такое ощущение во сне. Мы с Денисом когда-то, много лет назад, вместе плакали о говорящих медведях из сказок и мультфильмов, что как же так, ничего этого нету, а должно быть, плакали по этому миру, где звери ходят друг к другу в гости пить чай со смородиновым вареньем, ощущали разрыв с этим миром, свою выброшенность из него. Для меня то, что превыше бытия, – это и есть говорящие медведи, которые ходят друг к другу в гости, белочки, зайчики. Так это и познаю – через слёзы по ним, а не через философские категории.

Приходила К., посидели с ней на участке, поговорили. Пришла она уже после одиннадцати, и сидели мы где-то до часу ночи. Поговорили душевно, о том, как у кого складывается жизнь. К. рассказала, что два дня назад они решили разойтись с мужем, и она этому очень рада. Много рассказывала об американской армии как о важном опыте в её жизни, сказала, что ей это очень много дало, но вышла она оттуда злая, полная ненависти из-за того, что там происходило. Там бездарно растрачивались ресурсы, люди на её глазах становились калеками. Рассказывала ещё, как ездила в Китай и работала там в детском саду. Сейчас К. занимается репетиторством на дому. Ещё рассказывала, что любит бегать марафоны и сразу видит по человеку, был он в армии или нет: если много говорит и мало делает – то не был, а те, кто были в армии, наоборот, – много делают и мало говорят. Расспрашивала меня о том, каково это – быть мамой. Я тоже о разном рассказывала, и мы засиделись на лужайке за разговором. Для меня это было важно, потому что это было наше первое общение с К. после детства. Но в районе часа ночи, когда мы и так уже собирались заканчивать, из домика высунулся Гоша и заорал страшным голосом: «Уже час ночи! Что за безобразие!» Я никак этого не ожидала, думала, они с Егором уже давно спят, было жутко неловко перед К. Подумалось, что теперь она больше не захочет ко мне приходить, что Гоша всё испортил, обломал такое хорошее общение. Но К. сказала, что всё в порядке, что она ещё придёт, что пообщались мы душевно. Посмотрим, что дальше будет, хотелось бы как-то сгладить этот инцидент и продолжить общение. Гоша в этой ситуации мне напомнил моих дедушку и бабушку: они могли так выскочить, заорать на моих гостей, всё обломать. Конечно, я понимаю, что Гоша там без меня вчера извёлся, у него не получалось уложить ребёнка, а сам он встал в шесть утра и жутко хотел спать. Видимо, он засыпал уже, но ребёнок разбудил его, капризничал, и тогда Гоша выскочил и рявкнул на нас.