Лето длиною в ночь

– Варсонофий и так уж ругался, ногами топал, – продолжает он. – Развели, кричал, голытьбы на митрополичьем дворе. Вот и непорядок. Вот и порастащили всё. Как Киприан-то помер, с той поры добра-то поубавилось! Новый митрополит ужо приедет, наведёт порядок-то!..

Глеб подумал, если кто и порастащил, так сам ключарь первый (вон хоромы какие за это лето себе отгрохал), но ничего не сказал. А за Аксинью испугался. Если и впрямь погонит – куда ей, сироте? Артель к зиме, даст Бог, работу закончит, и уйдут отсюда артельные дальше. А Аксинья?.. Ну, пойдёт по деревням христарадничать. Только зимой – холодно, замёрзнет где-нибудь в снегу…

– Так кто ж тогда кошель стащил? Не знаешь?

– Ну не Аксинья же…

– А-а… Так может – ты?

– Нет.

– А я скажу, что тебя на заутрене не было…

Глеб молчит. Что тут скажешь. Проспал он. Выходит, правда, не было…

– Ведь не было же? – торжествует Дёма. – А сразу после и обнаружилась пропажа-то. Погонит, как пить дать – и тебя, и немую твою заодно… Давай, полезай! Мёду охота! Достанешь мёду – буду молчать. Ей-богу, как рыба молчать буду. Я не вредный. Мне твоя «невеста» не мешает. Просто сладкое – страсть как люблю. Я б и сам, да видишь – у меня рука болит…

Рука у него болит… Это после вчерашней драки. Так тебе Дёма и надо. Мало тебе. Жаль, я не успел, а то бы добавил!

– Да не созрел мёд-то ещё, Дёма! – вставляет Прошка.

– А вот мы и проверим… – тянет Дёма, и облизывается, как кот.

* * *

Эх, дал бы этому этому гаду в рожу. Как следует бы двинул. Пусть тот и выше почти на голову! Да только… Аксютка-то потом как же? А если и правда выгонит ключарь девчонку со двора. Сирота, да ещё немая, да не шибко красивая… Кому нужна?

А драки с Дёмой Глеб не боялся. Если честно, драться всё равно было не так страшно, как на дерево лезть. Ещё потому и полез, вообще-то…

Мрачно сплюнул в горсть и, медленно растерев плевок между ладонями, Глеб начал карабкаться вверх.

* * *

Забраться высоко оказалось не таким уж простым делом. По деревьям он лазить не мастак… На Ямале, где Глеб прожил большую часть своей не такой уж длинной жизни деревья… – ха, так себе на Ямале деревья. Правда, Глеб был не последним в гимнастике, нормально подтягивался, даже переворот силой несколько раз подряд мог сделать, все дела.

Он поднялся метра на три, и глянул вниз, на землю. Артельные, вольготно развалясь в тени и задрав головы, не без интереса наблюдали за его стараниями.

«Расселись, будто в цирке», – зло подумал он, и полез выше.

Тяжело дыша и чувствуя, как немеют от напряжения мышцы, он подобрался к борти поближе, и упёрся одной ногой в сучок, чтобы дать себе небольшую передышку.

Наконец, неловко, вкось, попытался сдёрнуть дощатую заслонку.

Рука сорвалась. Глеб, едва не ухнув вниз, замер, неловко прижимаясь разодранной в кровь щекой к шершавому стволу, пытаясь восстановить шаткое равновесие. Сердце колотилось.

Он помедлил, дожидаясь, когда успокоится дыхание. Потом приноровился поудобнее и, с силой дёрнув, отодрал заслонку. Его обдало сладким, медвяным духом.

Жужжат. Недовольное жужжание. Вот они, у самого лица вьются. Кто бы сомневался, что так и будет.

Глеб неловко отмахнулся – заслонка полетела вниз.

– Эй, поосторожнее! – послышались недовольные крики снизу. – Нас не поубивай, бортник аховый!

Глеб, морща покрытое испариной лицо, и опасливо отдуваясь от гудящих, вьющихся у самого носа пчёл, взялся за край дупла рукой и…

И тут руку словно обожгло. И не только руку! Лицо, шею словно сунули в кипяток – такой нестерпимо, пронзительно горячий, что поначалу кажется ледяным.

Всё опрокинулось. Качнулось пронзительно синее небо, и крона дерева, упиравшаяся в тугие высокие облака, ушла под ноги. Замелькали ветки, взмывая куда-то вверх.

Он даже не врубился, что уже летит.

На землю.

Вниз головой.

Последнее, что мелькнуло перед глазами, было Тонино лицо, и Глеб, понимая, что теперь уже точно больше никогда её не увидит, заорал дико, отчаянно:

– Ма-ма-а-а!

Лето длиною в ночь

…Он с трудом разлепил опухшие веки. За окном был серенький петербургский рассвет. Надо же, я снова здесь.

Словно длинный-предлинный сон наконец кончился…

* * *

Падая с дерева, Глеб не долетел до земли, а каким-то чудом оказался здесь, на Итальянской. Что и говорить, возвращение было неожиданным. Грохот обрушившейся крышки бехштейновского рояля до сих пор стоял у него в ушах. Пчелиные укусы, приземление на рояль… Зверски болело всё тело.

Но он был рад уже тому, что остался жив. И что они с Тоней снова вместе.

* * *

Антонина была рядом. Спала сидя, зябко закутавшись в шерстяной платок, устало привалившись к изголовью его постели. Волосы – растрепались, под глазами – тёмные круги…

Глеб вздохнул. Осторожно, чтобы не разбудить, вынул из оттопыренного кармана её халата телефон, разблокировал одним движением большого пальца. Мобильник тихонько пискнул, засветился. Глеб выбрал в меню пиктограммку «дата», посмотрел на число и тихонько присвистнул. Прошла всего одна ночь?!! Фантастика! А там, в той удивительной жизни, протекло едва ли не целое лето…