Лето круглый год

А наутро выяснилось, что мерзкое металлическое поскрипывание производил большой вентилятор на потолке, имея некоторый период автоколебаний, тщательно исследованный профессором помладше путем включения и выключения вентилятора на разных скоростях. "Смазать его надо – и всё!" – заявила женская половина коллектива. Но практических последствий это практическое заявление практически не возымело. Только в последнюю ночь профессор постарше сказал, что надо выключить эту скрипучую сволочь. "Ладно," – сказал профессор помладше. И все потом взопрели.

А дождь? Оказывается, скрип и деревянное хлопанье бушпритов об бушлаты так и было хлопаньем. Но шум дождя был величественным шумом, издаваемым Карибским морем. Ага.

День второй

В семь утра, поев яиц с мармеладом и кофе и напялив плавки под треники, выдвигаемся плавать. "Направо мы не идем, там пляжи, где прут всё, включая полотенца. А налево пляжи цивилизованные." Идем. Мимо проезжают такси, призывно подбибикивая и намекая, что ехать легче, чем идти. "Какой воздух! Какие такси!?" – я уже и сообщать не буду, кто это произносит, поскольку по тротуару бредут два меланхолика, сопровождающие каменными репликами каждое восторженное восклицание оживленно рассказывающей что-то единственной женской части мужского сообщества. При этом визито-медитирующий профессор оживляется все же для фотосъемки очередного кустика и каждый раз сообщает, к какому классу травоядных он принадлежит. Впрочем, он выкладывает свои реплики осторожно. Но вместе с репликами сообщает, что впервые он захотел спать в первый день своей жизни. А потом это желание только возрастало. Зато второй, вооруженный тридцатилетним семейным опытом, укладывал свои пятикилограммовые фоссили-реплики на хрупкие аналитические весы без раздумий. Впрочем, весы не расстраивались.

А визитер тем временем рассказывает: "Были мы в германском университете. А там перед ним груши и яблоки растут. Наберешь, наешься. А немцы только в магазины ходят, покупают там свои нарисованные яблоки. А орехи все там сжирал китаец. А Вася мне каждый день надоедал, что ему пиво надо. Прихожу я как-то, а он, зараза, мою литровую банку пива выдул, а говорит, что другую для меня купил, на пол-литра, сволочь. А тут подъезжает под окна оппель. Вася высовывается. Да, а Вася, значит, заявил, что он книгу будет переводить на английский. Что хорошая книга будет. Спрашивает, значит, как написать "Получили уравнение" по-английски. Да, так Вася видит в окно оппель, высовывает туда морду, но так, что по ней не попало, если что, и орет: "Они наши груши с яблоками п…, воруют, значит!" И тут эти немцы дают деру. Понятно, что русские были. Какой немец знает, что п… это воровать." И тут мы, под конец захватывающего рассказа визитера, сопровождающегося неуместными репликами аборигентствующего профессора, пришли на пляж.

А на пляже бравый молодой Джованни – Yobany согласно записи, сделанной в книге регистрации последствий брачных актов славного города Картахены лет 20 назад – натягивал тенты. "Тент с двумя стульями – 5 миль! Еще один стул – еще 5 миль!" Этот Yobany был прав в своей уверенности, что тент с одним стулом не сдашь. Но поскольку стульев у него был избыток, а очередь желающих арендовать тент вся состояла из тех же трех грингов, желающих получить третий стул, то он сдался и отдал третий стул за две мили. Гринги были довольны, сэкономив три мили, а Yobany, что получил лишние четыре.

Море. Карибское. Идем. Заходим. Еще заходим. Еще заходим. И тут нам начинают махать руками. Оказывается, мы заходим близко от волнореза, наваленного из больших камней. Там закручивает, поэтому лучше отойти подальше. Впрочем, природолюбый визитирующий профессор, который слазил на эти камни в жажде найти что-либо морское и живое, выдвинул другую версию: "Там, похоже, пляжные негры устроили ночной сортир – воняет дерьмом невозможно. Наверное, потому и отгоняют, что можем уйти искать, где не воняет."

Когда задумчивые обмочившиеся тела профессоров оказываются на стульях, они слышат: "А в прошлый раз здесь не было ни единой волны!" Почему все бывает только в прошлый раз? Сейчас купание старого белого коня заключалось в том, что конь заходил в море по самое то и чуть выше, а потом подпрыгивал, когда накатывала волна. А конь помоложе делал вид, что ныряет в эту волну. А еще он как-то изредка добывал из песка ракушки.

И сели они по своим стульям, наслаждаясь морским видом, отсутствием валяющихся перед носом задниц и величественным шумом вечно набегающих на берег волн. И хотелось думать. Но не думалось.