– Да, конечно! И это для меня огромный шаг в неведомое, в непробованное.
– Да нет, монотеатр неисчерпаем, просто художественную форму диктует замысел. В начале 2002 года я выпустил спектакль «Планета», а потом до 2008-го, семь лет, занимался только литературой. Почему? Потому что придумался роман «Рубашка», а театральные замыслы не приходили. Потом вдруг возник спектакль «+1», и я вернулся на сцену в новом возрасте, новом состоянии, но том же художественном жанре, которым только я в России и занимаюсь.
– Да, у меня есть идея, я хочу сделать спектакль на двоих. И это уже будет театр, который не развёрнут в зрительный зал, как все привыкли в случае с моими спектаклями.
– В этом сезоне хочется заниматься только «Шёпотом сердца». Дело в том, что я единственный, как это сказать, человек-театр, который играет спектакли даже в самых дальних уголках страны ровно в том виде, в каком они исполняются на столичных площадках. На будущий сезон запланировано более восьмидесяти показов, в том числе в Хабаровске, Владивостоке, Чите, Благовещенске. Я мог бы больше играть в Москве, не имея сложностей, но вижу свою задачу в том, чтобы обязательно довезти спектакль до максимального количества зрителей, хотя это и связано со сложностями в логистике и значительной потерей времени. Но для меня это важно. И азартно. А в процессе гастролей будет осуществляться редактура, уточнение текста спектакля, его структуры и композиции. В конце сезона я планирую записать и опубликовать его.
– Довольно существенно. Для примера: сейчас есть как минимум три варианта литературного текста «Как я съел собаку», а кроме того, есть ещё и две видеоверсии, отличающиеся процентов на пятьдесят. Просто не может один и тот же текст произносить человек, которому тридцать с небольшим, и человек, которому сорок девять, это ненормально. Спектакль «Планета» я поэтому вообще убрал из репертуара: в тридцать пять играть человека, у которого нет жены и детей, можно, а в сорок два этот человек уже просто мудак. Тут ещё вот какая вещь. Понимаете, совершенство литературы заключается в том, что, взяв книгу, читатель оказывается с автором наедине. Театр – это другое. В зале сидят около тысячи человек. И вот я произношу какой-то текст и понимаю, что он не услышан.
Разумеется, есть какие-то куски, на которых я настаиваю, но принципиально важно, чтобы зритель мог присвоить себе мой текст, проассоциировать себя с ним. Если этого не происходит, я пытаюсь понять, в чем дело: то ли мысль недостаточно хорошо сформулирована, то ли речь идёт о каком-то настолько экзотическом индивидуальном переживании, что оно людям просто не близко. Тогда я этот фрагмент убираю, поскольку на сцене такого быть не должно именно из-за того, что происходящее должно быть доступно для понимания сотням людей разного пола, возраста, социального положения и так далее. Но без замещения такую операцию произвести, естественно, тоже нельзя, приходится придумывать замену. Этот процесс длится довольно долгое время – как раз около полного театрального сезона. Когда текст приходит к окончательному варианту, я его записываю и снимаю на видео, расширяя таким образом аудиторию. Ведь сколько спектаклей я могу сыграть? Ну тысячу. А книжка за месяц может быть продана тиражом 50–60 тысяч экземпляров, и прочитать каждую из них может не один человек, а, скажем, десять.