Лето потерянных писем

В груди у меня смешались самые разные чувства, как пищевая сода и уксус. Столкновение и взрыв, и я не знала, как с ними справиться. Конечно, я хотела, чтобы Ной поговорил со своим отцом. Но мне не нравилось, что Гарри Барбанел знал о моих поисках – может быть, потому что он откровенно демонстрировал свое неодобрение, а я ненавидела внушающее отвращение, гадливое чувство, которое вызывало у меня это неодобрение.

Думаю, Ной чувствовал то же самое, когда столкнулся со своим папой.

– И что он думает? – спросила я. – О твоей помощи мне?

Ной пожал плечами.

– Хочешь поужинать?

– Ной!

Он вздохнул.

– Ему не пришлось это по душе.

– Предположу, он считает, что тебе стоит отвести меня от дальнейших поисков.

Ной коротко кивнул.

– Поэтому он наверняка был не рад увидеть нас сегодня вместе.

– Наверное, нет. – Ной ухмыльнулся мне. – Хотя, с другой стороны, моя последняя девушка была католичкой, и родители почти уверовали, что я на ней женюсь, поэтому, возможно, они все же рады.

Два удара мне прямо в сердце. Первый: сравнение с предыдущей девушкой, будто я могла претендовать на подобный статус (почему я всегда так парюсь?). Второй: с кем он раньше встречался? Почему они расстались? Как бы исподтишка все о ней разузнать?

– А?

– Есть местечко на Мейн-стрит под названием «Моби Дик», я хотел там побывать, – сказал Ной. – Пошли туда.

Это мне за то, что разнюхивала о его девушках. Я пошла с Ноем в город, продолжая держать его за руку.

– Выходит, ты рассказал папе о романе и письмах. А про ожерелье упоминал?

Ной бросил на меня взгляд, но ответил не сразу.

– Нет.

– Нет? Ты помедлил с ответом.

У него вырвался смешок.

– Нет. Просто сомневаюсь, что это поможет.

– Потому что он решит, что я еще сильнее докапываюсь?

– Да, все равно это не привело бы ни к чему хорошему. – Ной остановился у входа в ресторан. – Мы пришли.

И мы вошли в ресторан, позабыв о потерянных ожерельях, бывших девушках и осуждающих семьях.

Вечером, сидя в лунном свете на крыльце миссис Хендерсон, я позвонила маме под пение цикад.

Мама уже знала о Киндертранспорте, потому что мамы знают все о Киндертранспортах, налогах, возможностях здравоохранения и умрешь ты или нет от странной шишки на локте. Но она ни разу не слышала про американский Киндертран-спорт.

– Как определить, входил ли ребенок в эту тысячу? – спросила она. – Как это было организовано? Похоже на независимое собрание людей с похожими историями.

– Не знаю, может, это кодовое обозначение.

Я уже услышала, как она хмурится.

– Но тогда их могло быть больше тысячи, и как бы они это назвали?

– Может, речь идет о каком-то конкретном временном промежутке, или их провезли как-то по-особенному. Я еще не искала информацию, но рабби дала нам почту своей подруги, которая, по ее словам, как раз занимается изучением подобных тем. Такое ведь могло произойти с бабушкой, верно? Родители могли отправить бабушку из страны для ее же безопасности, верно?

– Верно.

Я минутку послушала цикад.

– Эй, мам?

– Да?

– Почему ты никогда не говоришь о бабушке?

– Я говорю.

– Нет, но как… о том, какой она была матерью.

Мама замолчала надолго.

– Не знаю. Думаю, это было несколько… тяжело. Не весело.

– Как считаешь, почему так произошло?

– Думаю, ей было не до американских норм воспитания. Я ее не виню. И у нее ведь не было примера.

Кроме матери Эдварда.

– Как думаешь, почему бабушка не пыталась больше узнать о своих родителях? Да, она знала, что они погибли в Освенциме, но почему она никогда их не упоминала или не пыталась узнать, остались ли у нее в живых какие-нибудь родственники?

– Наверное, ей было тяжело об этом думать. Слишком печальная тема.

– Ты когда-нибудь разговаривала с ней об этом?

– Да. – в голосе мамы послышалась беспомощность. – Но не получилось.

– Жаль.

– Мне тоже.

– А дедушка? Он рассказывал?

– Иногда. Он не говорил о войне, если его не спрашивали, но иногда упоминал какую-нибудь косвенно связанную с ней историю, но это почти всегда было неожиданно. – Мама почти рассмеялась. – Однажды я сказала папе, что ненавижу брюкву, и он ответил, что тоже ее ненавидит, потому что в последние два года войны немцы забрали всю картошку, и у них осталась только брюква.

– Погоди, они забрали картошку и оставили брюкву? Зачем? Брюква ведь намного полезнее картошки.

Она фыркнула.

– Наверное, у них вкус был лучше.

– Хм, у немцев отвратительные вкусовые предпочтения.

Мама засмеялась.

– Я соскучилась по тебе.

Я стиснула в руке телефон, преисполненная внезапным приливом любви к ней, к папе и к тому, как всегда они меня поддерживали и никогда, вообще ни разу не показывали своего разочарования или отчуждения.

– Я тоже соскучилась. Ты прекрасная мама.

– Правда? – удивленно переспросила мама. – Спасибо.

– Люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю.

«Кого бы ты выбрала? – нравилось спрашивать маме. – Маму Нико или меня? Маму Хейли или меня?»

И хотя я бы каждый раз выбирала маму, независимо от моих истинных чувств, я говорила «тебя» не только из почтения к родителям. Я отвечала «тебя», потому что это было искренне. Потому что я всегда выберу ее. Из всех людей в этом мире я выберу свою маму.

Глава 16

25 июля