Лето придёт во сне. Запад

– И что делать? – потерянно спросила я, не найдя других слов.

– То, что должны, – просто ответил друг. – То, что скажут.

Белёсый у себя на верхней полке громко всхрапнул, словно соглашаясь с этими словами.

– Но, Дэн, – я всё ещё не понимала, куда он клонит, – разве ты не хочешь знать, к чему нас всё это приведёт? Почему мы должны делать только то, что скажут? Мы же можем поставить Михаилу Юрьевичу условие – либо все мы до конца вместе и не расстаёмся, либо пусть посылают кого-нибудь другого!

– Я не стану этого делать, – так же спокойно, но непоколебимо ответил Дэн.

– Почему?! – я забыла, что нужно говорить шёпотом, и почти вскрикнула, отчего Белёсый снова всхрапнул и заворочался во сне. Мы подождали, пока он затихнет, и это дало мне немного времени, чтобы начать самую малость понимать позицию друга.

– Ты что же, – теперь я шептала еле слышно, – готов… как там сказал Михаил Юрьевич? Ставить общие интересы выше своих?

Мои волосы шевельнулись от лёгкого дуновения, и я поняла, что Дэн беззвучно смеётся в темноте.

– Эх, малявка, – его губы почти касались моего лба. – Я даже завидую твоей способности жить одним моментом. Ты не заглядываешь вперёд, не интересуешься ничем, что не касается тебя напрямую. Это, наверно здорово. Для тебя. Но ответь: ради чего, начиная с приюта, мы всё это затеяли? Для чего были запрещённые книги, прогулки, стрельба из рогаток, ваш с Яриной побег? Разве мы с тобой не говорили о том, как хотим всё изменить? И что для этого нужно найти тех, кто думает так же, как и мы? Других.

Мне очень не хотелось отвечать. Я понимала, что мой ответ разочарует Дэна, возможно, даже оттолкнёт, но промолчать, а тем более соврать, тоже не могла.

– Я хотела только убежать на Запад, как сказала мне моя мама. Я всё делала лишь для этого.

– Знаю, – как ни странно, голос Дэна звучал по-прежнему доброжелательно. – Но тогда ты была ребёнком. Сейчас тебя, конечно, тоже нельзя назвать взрослой, но неужели ты с тех пор совсем не стала мыслить иначе?

– Стала, – ответила я, но, прежде чем Дэн успел обрадоваться, пояснила. – Раньше я хотела попасть туда, где мне будет хорошо. Теперь хочу найти родителей, потому что с ними мне будет хорошо везде. Остальное меня не волнует.

– И ты никогда не думала, что, вместо того чтобы бежать туда, где будет хорошо, можно сделать так, чтобы хорошо было здесь?

Я вспомнила Оазис. Бетонный пирс, к которому день и ночь причаливали юркие катера и белоснежные яхты, сходящих с трапов богато одетых гостей – сильных мира сего, высаживающихся на этот не отмеченный ни на одной карте остров, чтобы вкусить удовольствий, запрещённых там, откуда они приплыли. И чтобы потом, вернувшись, делать вид, будто свято придерживаются той лживой морали, что навязывают народу. И ответила на вопрос Дэна:

– Я не верю, что здесь может быть хорошо.

– А вот это зря, – серьёзно шепнул он. – В истории хватает примеров, когда люди заставляли меняться мир вокруг себя. Главное – поверить, что это возможно. Русь была когда-то страной свободных людей, не слушающих поповские россказни. Она снова может стать такой, и тогда нам не понадобится никуда бежать.

– И сколько на это уйдёт времени? Мы не доживём.

– Ещё как доживём! Революции свершаются мгновенно, в этом их притягательность для народа.

– Так всё-таки революция? – не спросила, а скорее утвердила я для себя.

По голосу Дэна было слышно, что он поморщился.

– По сути, да, но мне не нравится это слово: напоминает ту революцию, которая привела ко всему этому мракобесию – Христианскую. Я предпочитаю говорить – восстание. Ведь мы просто хотим вернуть то, что было раньше.

– И поднять железный занавес? – задавая этот вопрос, я почему-то думала про Ральфа Доннела. Ральфа, который сейчас не может попасть на Русь.

– Желательно, хотя пока думать об этом слишком рано, – ответил Дэн и дунул мне в переносицу. – Но боюсь, пройдёт много времени, прежде чем остальной мир снова сможет принять нас.

Мы замолчали, вслушиваясь в мерный стук колёс. Вагон покачивало, Дэн ровно дышал в каких-то миллиметрах от моего лица, и это было так удивительно не похоже на всё, что происходило в последние дни, что казалось почти нереальным, а оттого – несерьёзным. Не хотелось думать ни о каких важных делах, не хотелось ни беспокоиться о завтрашнем дне, ни тем более определяться в своём отношении к грядущей революции или восстанию, как это ни назови. А хотелось мне спать. И ещё, где-то в глубине души – чтобы Дэн обнимал меня, пока я сплю.

Он, словно услышав эту потайную мысль, придвинулся ещё ближе, хотя казалось, что ближе уже невозможно, но не обнял меня, как я ожидала, а попросил едва слышно:

– Будь с нами, Дайка. Со мной.

Сон уже забирал меня в мягкие кошачьи лапы, но я нашла в себе силы пробормотать:

– Я же ничего не знаю. Я даже не знаю кто вы… другие?

– Мы – Летние, – ответил Дэн, и сон отпрянул, уступая место удивлению. Я даже приоткрыла глаза, хоть и не увидела в темноте лица друга.

– Кто?

И он торопливо, словно боясь, что я усну, не дослушав, начал говорить: