Лето прошло

– Дашенька! Моя милая, мое солнышко! Ну что ты? Дороже тебя у меня никого нет! А Елизавета Андреевна в нашем доме чужая, еще не очень хорошо освоилась – вот и берет по ошибке мою чашку. Дашенька, тебе уже десять лет, ты сама посуди: разве она такая уж плохая? Ты вспомни, кто к нам раньше ходил. И с папой ты часто видишься. И знаешь, даже сможешь с ним пожить недельки две. И как ты только могла подумать, что я тебя не люблю?

Даша сильно испугалась и глядела виновато. Но целые две недели с папой? Это уже слишком! Ладно, пока не будем об этом. Время еще есть.

Капли убрали насморк – будто навсегда. Ужин прошел спокойно. Но, как только Таня, хлопнув в ладоши, весело скомандовала: «Все! Теперь мыться, ингаляция и спать!», Даша ойкнула:

– Я же уроки не сделала!

Да ведь почти одиннадцать. Но Таня еще сопротивлялась:

– Ничего, сделаем вместе. Что там у тебя? Сочинение? Не успеть, скажешь, что забыла дома. Я разрешаю. Давай быстро математику.

Таня диктовала – Даша записывала. Черт дернул под конец вспомнить про принципы: велела Даше решить один пример самостоятельно. Даша вглядывалась в учебник, морщила лоб и ничего не понимала. Она хотела спать.

Таня раздражалась, кипятилась, пыталась объяснять и чувствовала натиск черной бури. Свет померк, и оставалось метаться, махать руками в темноте.

– Тупица! Не понимаешь простейших вещей! Специально издеваешься. Почему не сделала уроки днем, с Елизаветой Андреевной? Меня дожидалась? Хотела помучить? Точно как твой отец. Тоже прикидывался: любит, любит. И зачем ты только родилась? Вместо помощи одни неприятности. Убирайся к своему папаше! Или в детский дом!

В стенку заколотила соседка, противная старая дева, голосующая за коммунистов. Было дело: она и в дверь звонила. Плевать! Но Даша театрально переплела бледные пальчики. Преступление! Вина до конца дней. Искупить – упав на колени, сорвав со стула, слившись, заплакав одинаковыми лицами.

Они сидели на полу и плакали. Просили друг у друга прощения и клялись в любви и верности на все времена. Одна обещала еще долго не умирать, а если умрет, ждать дочку на небе. Другая клялась не обижать Елизавету Андреевну. И еще решили летом поехать в Испанию.

Опустошение. Вытерпеть – окончательную невозможность ингаляции, капли на ночь, поцелуи и тяжесть окольцевавших шею детских рук.

Погашен свет, закрыта дверь в спальню. Свобода!

Крепкий чай с лимоном, диван в гостиной перед телевизором, ноги на журнальном столике. На экране – конец новостей.

Покой, блаженство. Хорошо, что за окном бушует метель. А здесь тепло, пестрая от милых мелочей комната залита мягким желтым светом. Свет ее дома. Магический круг, в который допускаются только избранные. За стенкой спит дочь – самое дорогое, самое близкое ей существо. Где-то перед телевизором сидит в маленькой аккуратной квартирке Елизавета Андреевна. Может, она не исчезнет, как исчезали многие, может, станет чем-то большим, чем просто няня? А если нет – они с Дашей проживут и вдвоем.

Вдруг стало жалко бывшего мужа. У него-то дома нет. Настоящего дома. А что, если бы она его тогда простила? Уж больно ничтожна была та девица. Он и сам это быстро понял. Приходит теперь повидаться с Дашей такой сгорбленный, такой печальный. Впрочем, один он долго не проходит. Женится опять, родит ребенка – и они с Дашей станут прошлым. Ну и бог с ним. Чего его жалеть? О чем жалеть? Не о проданной же большой совместной квартире? С невыплаченной ипотекой. Так она заработает и на новую детскую, и на второй санузел, на дачу, на учебу за границей. Пускай придется пожить пару лет в этом убогом доме с плохой звукоизоляцией.

Ах, какой сегодня был чудесный день! К ней вернулся душевный подъем. Даже выключила телевизор, чтобы не мешал вспоминать.

Уже по дороге в кабинет шефа предчувствовала удачу. И увидев улыбку – приветливую, но с приличествующей случаю долей официальности, услышав: «Дорогая Таня!», поняла окончательно: свершилось!

Для пущей торжественности он говорил по-русски:

– Дорогая Таня! Вы работаете у нас пять лет. Начали обычным менеджером, прошли нелегкий путь от и до…

И так далее. Показала трудолюбие, доказала преданность фирме. Пришло время, руководство приняло решение. Начальник отдела! Дождалась! Все мужики в конторе сойдут с ума от зависти.

Шеф отбросил условности и улыбался широко и дружески. Чудесный человек! Многие его ненавидят за то, что не дает спуска разгильдяям. Нельзя отрицать, что порой он перегибает палку, создает сам и заставляет подчиненных создавать видимость работы, даже когда ее нет, но это чисто американское свойство, с которым приходится мириться. Особенно если на другом полюсе – русская расхлябанность. Главную роль в ее назначении сыграл, конечно, он. Глядя в улыбающееся невыразительное лицо, Таня испытывала почти родственные чувства. Она знала, что нравится ему. На корпоративах, подвыпив, он подсаживался к ней и рассказывал, как любит свою жену. Любишь – и люби ради бога, но зачем тогда будто невзначай касаться ее коленом? С другой стороны, лучше такая принципиальность, чем вообще никакой.