Лето прошло

Глубинное, нутряное согласие – великое дело. Ты не один. Кто-то плох для тебя или хорош. И так же ты для кого-то. Солидарность без объяснений. Разделенные любовь и ненависть. Групповая защита.

Я надеялась, что наше нынешнее московское пребывание окончательно определило, с кем я буду объединяться во всех грядущих дискуссиях. Так хорошо и спокойно мне никогда еще не было.

Далеко-далеко позади остался загс на улице Грибоедова – единственное место, где расписывали с иностранцами. А также лишение прописки, получение каких-то справок в телефонном узле, снятие с учета в военкомате и исключение из ВЛКСМ «за отрыв от организации» – условия выезда «на постоянное проживание» в ГДР в 1986 году. Я очень переживала, чувствуя себя предательницей родины. Потом Берлин, большая, но темная и сырая квартира с печным отоплением. Жуткое советское правило – на родину можно только раз в год, да и то по приглашению, а на самом деле по разрешению на приглашение. Правило, конечно, обходилось – приглашения делали разные люди из разных ОВИРов. Но все равно было гадко и страшно – а вдруг не пустят. Болел отец, болела мама. Сотрудники «почтового ящика», они не могли присылать мне приглашения, не могли ко мне приезжать и рисковали из-за меня работой. Отца так и отправили на пенсию.

А нервозное счастье бесплатных телефонных разговоров с мамой в какой-нибудь арке на Штраусбергерплац, где бог не давал провалиться монетке в автомате! Весть о чуде мгновенно разносилась по советской колонии. Рассказывали, что можно также удерживать монетку за приклеенную ниточку. Не знаю, не пробовала.

Было тяжело, неспокойно. Язык знала плохо, немцев не любила. Увидев Потсдам почти в развалинах, ужаснулась: у нас-то Эрмитаж, Пушкинский, все блестит, все отреставрировано. Свекор ядовито заметил: «А у вас, я слышал, по-прежнему есть… Как они называются? Квартиры с несколькими… хозяевами? Семьями?» Для коммуналок в немецком языке не было слова. Я: «Зато у нас нет печек». Он: «Зато у вас коровье вымя вместо мяса». Замычал и изобразил руками грудь, чтобы было понятнее. Это ему сын рассказал, как в московской столовой преждевременно обрадовался шницелю на скудном прилавке. Я расплакалась.

Муж работал в банке на маленькой должности. Не повышали за «участие во фракции» в гэдээровской партийной организации в московском вузе. Я писала диссертацию в бессмысленном НИИ, придумывая презрение к себе и своей несчастной родине в каждом перешептывании коллег. Денег не хватало. Для поездок в Москву сдавала в комиссионный то ленинградский кобальтовый фарфор, то советский масляный радиатор. И все рвалась, рвалась. «В Москву! В Москву!»

Девяностый, девяносто первый. У нас – объединение. Там – крушение. У меня маленький сын на руках, муж вот-вот работу потеряет, в телефонной трубке мама плачет: талоны ввели, три часа за хлебом стояла.

И вдруг все переменилось. Для многих в Восточной Германии и тем более в России девяностые годы – развалины, пепелище, а для моей семьи – крепкий фундамент, неуклонно вырастающий невиданными ранее стенами-сэндвичами и пластиковыми окнами. Мужа сразу полюбило западное начальство. Я устроилась в фирму, продававшую в Россию строительную технику. Родилась дочь. Новые квартиры, новые машины.

Страдание испарилось. Немецкий незаметно овладел мозгом. Я перестала мучить детей Пушкиным в оригинале. Захотят, потом сами прочитают. Родителей попросила не жаловаться больше на российских бандитов и бюрократов. Получив от нас «шкоду» с маленьким пробегом и привыкнув к материальной помощи, они и сами успокоились и даже загордились. Или удачно притворялись. В редчайшие приезды в Москву мы жили в гостинице или на даче, где старые добрые яблони и усмиренный деревянными оградками крыжовник спасали от затхлости темных комнатушек.

Как радостно было возвращаться домой! К чистому большому балкону с деревянным столом и не боящимися зимы цветами. К булочной за углом, где до сих пор пекут из настоящего теста, к парку по соседству с его гигантскими каштанами и ивами, речушкой, утками и даже цаплей. К велосипедистам, которым ни один закон не писан, и к непуганым пешеходам. К соседям, которые здороваются, глядя в глаза. К покою!

Четыре года тому назад мужа послали в Москву – заместителем председателя правления дочернего банка.

Кто-то сочувствовал: «Намучаетесь. Дикость, преступность. Вода пахнет хлоркой». Кто-то завидовал: «После такой должности за границей – в Германии прямой путь… на самый верх!»