Лето прошло

Я только что прошла пограничный пункт российско-германской границы – калитку и будку охранника, возвращаясь из магазина «Копейка», куда забежала после работы купить растительного масла. В легких сумерках на дорожке, ведущей к школе, стояли подростки, среди которых я заметила свою дочь. Я собиралась просто помахать рукой, но тут от компании отделилась с явным намерением направиться ко мне худенькая девушка. Показалось. Совсем не девушка, а существо женского рода лет сорока пяти из соседнего подъезда. Русская. Еще можно было сделать вид, что я ее не заметила. Но в такой прохладный апрельский, по-летнему ясный вечер совсем не хотелось убыстрять шаг, и я позволила себя догнать.

– Ах, здравствуйте! Наши дочери в одном классе! Как замечательно! А вы говорите со своей по-русски? Нет? Зря, очень зря. Это так важно! Я сейчас спросила ребят. Почти никто не хочет учить русский язык. Берут французский в качестве второго. Как родители не понимают, что упускают уникальную возможность? И зимой даже не ходят на лыжах. Это преступление! Боже мой! Ведь рядом лес, снег! Это обязанность школы! В следующем году обязательно куплю лыжи. В этом не успела из-за переезда. Зимой будем всей семьей… А вы ходите на лыжах?

Такая у нее была манера разговаривать. Восторг, ужас, вскрики, стоны. Захихикала, когда нас обогнала парочка: толстый немец и высокая рыжая девица в черных лакированных сапогах. Еще помню, как перед нами бежал белый голубь. Благородный, совсем не похожий на своих глупых серых собратьев. И моя спутница умилилась и испугалась, что он пропадет. «Наверное, где-то разрушили голубятню!»

Первый раз я ее увидела за несколько месяцев до этого, перед прошлым Рождеством. Маленькая, остроносая. Полное отсутствие косметики, косматые пряди, болтающиеся по плечам, куртка с искусственным мехом и оживленное выражение лица. Я была уверена, что она немка. Ее муж, бодрый, но какой-то пришибленный человек с сероватым лицом, сероватыми волосами и слегка сумасшедшими глазами за стеклами очков, выносил, как и все, мусор в контейнер на улице перед выездом на работу. Стопроцентный немец. Квартира у них была трехкомнатная, на дешевом первом этаже.

Однажды я оказалась на улице позади них и услышала, как муж по-русски попросил жену отвезти его брюки в Химки, на что та терпеливо отвечала: «В химчистку! Хим-чист-ку! От-нес-ти!» Значит, все-таки русская, да еще не удосужившаяся учить немецкий. Бедный муж.

Позднее я не поверила своим ушам, когда она в школьном коридоре болтала на чистейшем немецком с учительницей. А зачем тогда русский с мужем?

И вот апрельским вечером мы шли с ней мимо клумб с проклюнувшимися тюльпанами, мимо немки, выгуливавшей черного кота на поводке, мимо детских велосипедов, мирно собравшихся ночевать у подъездов, мимо двух охранников, переписывающих эти велосипеды в блокноты с целью, навсегда оставшейся мне непонятной. Поздоровавшись с нами, охранники продолжали переговариваться между собой на почти чистом мате. Моя спутница, только что восхищавшаяся никогда ею не виденными, но прекрасными Саянами, куда не решились везти школьников немецкие учителя («Постановили ехать в Финляндию, как будто туда потом в любое время из Германии нельзя съездить!»), схватила меня за руку.

– Как они могут?! Какая гадость! Может, они нас приняли за немок и думают, что мы не понимаем? Ведь раньше такого не было! Правда? Мерзость!

Тут бы мне испугаться ее экзальтированности и распрощаться вежливо и окончательно. Но нет, черт попутал. Языковая тема потом всплывала снова и снова. К примеру, в ЦУМе, где на эскалаторе за нами два человека в кашемировых пальто с большими оранжевыми пакетами перебрасывались комьями словесной грязи не хуже наших охранников.

Да, такого раньше не было. Но было что-то другое, и похлеще. Надо жить своей, то есть настоящей, жизнью и не впускать в себя остальное. Зачем переживать за чужое. Так я ей в ЦУМе и сказала, и она посмотрела на меня с ужасом. Идея поехать в ЦУМ была моей и родилась, признаюсь, из нехорошего желания подставить раздражавшую меня Иру. Я прекрасно знала, что ЦУМ ей не по карману и что она растеряется в этом блестящем холодном мире дорогого изобилия.

Но тогда, перед ее подъездом в немецком городке, я утешила ее коротко и формально, и она успокоилась, по-немецки протянула мне руку, назвалась Ирой и навязала мне свой телефонный номер. Мне ничего не оставалось, как дать ей свой.

Конечно, она объявилась уже на следующий день. А я ее номер забыла еще в лифте.

Так начались наши странные отношения. Бедная Ира наверняка считала их дружбой. Сначала мы играли в догонялки и прятки. Она догоняла и искала, я убегала и пряталась. Звоня по телефону, Ира следовала нерусской привычке представляться, и предупрежденные сослуживцы и домочадцы врали, будто я вышла или стою под душем. На улице я прикрывалась псевдорассеянным видом, чтобы ускользнуть от Иры в подъезд или машину.