Лето прошло

Мы побывали в театре на антрепризе модной актрисы – на «Чайке», где Аркадина и Треплев, забравшись под стол, слились в инцестном объятии. Ира оцепенела. В перерыве она еще храбрилась, пыталась восхищаться школьниками, толкающимися в буфете: «Чтобы вот так, всем классом – на Чехова! В Германии такого не увидишь». Но по дороге домой в машине силы кончились. «Что они сделали с Чеховым? Ты видела в Берлине в „Фольксбюнэ“ Достоевского? Я ушла, не дождавшись перерыва! Так испоганить! Но то немцы, а тут – русские! Зачем? Зачем?» Я могла бы на ее горестные завывания сообщить, что немецкого Достоевского привозили в Москву, где он был освистан. Вероятно, это утешило бы Иру, но вместо этого я ровным врачебным голосом прочитала лекцию о развитии культуры и новых смыслах классики. На обратном пути она закричала: «Боже мой, а где „Военторг“?! Как сломали?! Это же модерн! Да у нас в Берлине дом старше! Как можно уничтожать такую красоту?» И потом грустно спрашивала, глядя в окно машины: «Ты замечала, какой тусклый свет почти во всех окнах? Как будто они не любят жить».

Спрашивается, почему я не повезла Иру в «Малый»?

В другой раз я завлекла ее в «Турандот» на бранч, благо наши мужья были в командировках. Арфистки в кринолинах грациозно ласкали струны. Официанты в седых париках, из-под которых выбивались русые и черные пряди, вежливо, но настойчиво давали посетителям почувствовать неуместность собственноручного перетаскивания тарелок от шведского стола до места. Я знала, что Ира попадет в западню. И вот она появилась – багровая, с отвоеванной у официанта тарелкой. Он, однако, не сдавался и семенил за ней, навязывая помощь. «Господи, да не уроню я, чего он боится? И как-то странно – парики и суши! Арфы! Безвкусица! А публика! Купечество!» Так она храбрилась, сжимаясь от страха и неуверенности. Кусок не шел ей в горло. Я чувствовала ее кожей, нервами, кишками и торжествовала. Про себя, конечно. Лихо заплатила за нас обеих, объяснив, что отдам счет мужу, а тот проведет его как представительские расходы. Так я смогла тактично, не кичась личным богатством, оглушить Иру запредельными цифрами. «Не может быть! Дай еще раз посмотреть! Это на двоих? Без вина! Да в Берлине на такие деньги пять человек смогли бы наесться! И ведь ровно столько получает здесь твоя помощница по хозяйству! В месяц!» И опять во мне странное чувство – удовольствие от нанесенной самой себе раны.

Из-за него, наверное, я и продолжала таскать Иру по мучительным для нее местам, а она соглашалась, боясь меня обидеть и, возможно, надеясь наконец-то испытать радость узнавания давно известного и близкого. В Третьяковку я с ней ехать отказалась и потом с трудом выдержала ее патриотический натиск. «Нет, при всей моей любви к немцам! Не могут они так, не мо-гут! Они даже не понимают, что это такое – ду-ша! Я мужа много раз спрашивала. Он не понимает!» И женщины у них на картинах были не те, и природа, и Христос. Зато у нас!..

Месяца через два выезды в свет прекратились. Мы как будто высказались и выдохлись. Где-то с начала лета Ира подсела на русское телевидение. Она не спускала с экрана глаз с утра до вечера, лишь изредка выходя за продуктами за забор, в ближайшую «Копейку». Особенно ей полюбились передачи про криминал, содержание которых она мне пересказывала с выражением и подробно. Вот вам сюжет к завтраку: молодой человек убил отчима, издевавшегося над его матерью, и закопал (!) труп на балконе, благо жили они на первом этаже. Так и провели с матерью целый год рядом со страшным кладом. Все это время отчим являлся пасынку в кошмарных снах, и, не выдержав мучений, тот явился в милицию с повинной. Интересно, что в этой рвотной истории Ира не рассмотрела проблесков светлого: все-таки парень защищал мать и к тому же проявил своего рода раскаяние. Ее комментарий был простодушно прям: «Ужасные, страшные люди!» Иногда она делала перерыв, переключалась на «Культуру» и восторгалась, посмотрев «Андрея Рублева». Потом возвращалась к трупам и ужасалась.

В августе мы разъехались по отпускам. В Берлине перед отлетом в Москву я ей позвонила, трубку взял Вольфганг, обрадовался, замялся и беспомощно пробормотал, что Ира не хочет возвращаться в Россию. Сама она подошла не сразу и слишком бодро заявила, что Вольфганг ее неправильно понял. Так или иначе, в Москву они в сентябре приехали втроем.