Лето прошло

Становилось все холоднее, дождливее и темнее, и Ира перестала выходить за границы немгородка. «Какой ужас рассказал мне Вольфганг! – делилась она со мной по телефону. – У его русского прораба на днях убили сына! Ночью зарезали из-за мобильного телефона! Телефона! Единственный сын! Почему нам запрещают решетки на окна поставить? Здесь у всех на первых этажах решетки. А у некоторых на последних. Боятся, что залезут с крыши!» Несчастному Вольфгангу с трудом удавалось упросить ее в выходные съездить с ним в магазин и закупиться на неделю. Все чаще я видела его одного, перетаскивающего пакеты от машины до подъезда.

Доконала Иру регистрация. Она, ясное дело, по принципиальным соображениям сохранила российское гражданство. Тем не менее ей полагалось регистрироваться в милиции. Как иностранцам. Первый раз по приезде в Москву она получила регистрацию, отстояв полдня в озлобленной очереди, о чем рассказывала с юмором. Через год процедуру пришлось повторить. На этот раз Ира неделю не могла себя заставить отправиться в милицию и, вернувшись оттуда, зашла ко мне на работу, не в состоянии справиться с пережитым. Мы вышли в коридор.

– Они сказали, я должна доказать, что получила российский паспорт на законных основаниях. Они пошлют запрос в Берлин, в посольство. Ничего не понимаю! Я ведь коренная москвичка, у меня есть свидетельство о рождении. А почему в прошлом году меня зарегистрировали? И как я буду жить без регистрации? Ответ из посольства придет через два месяца!

Сколько я ей ни внушала, что она, слава богу, не негр и не китаец и никому не придет в голову проверять у нее на улице документы, она только горестно качала головой. Теперь ей за пределами немгородка чудился еще и арест.

Мы с мужем случайно встретили Вольфганга на приеме, устроенном каким-то банком. Я и не заметила, когда он превратился в ухоженного, улыбчивого, довольного человека в дорогих костюме и очках. И он очень сносно говорил по-русски! Ловко лавировал между гостями, поднимал бокал, хохотал, понимая шутки. Подойдя к нам, похлопал моего мужа по плечу, приобнял меня. Сообщил, что встал в немгородке на очередь на четырехкомнатную квартиру. И уж, конечно, не на первом этаже, ха-ха! А я подумала: «Что ж Ира мне ничего не сказала?»

Я наблюдала за Вольфгангом, когда кто-то произнес тост за Россию. Он с таким энтузиазмом выкрикнул: «Хох! Хох! Хох!», что на него оглянулись соседи.

Помню, я сказала мужу, что холостяцкие походы Вольфганга на приемы добром для Иры не кончатся.

Перед этой угрозой Ира была абсолютно безоружна и сама это сознавала. Сначала она защищалась от страха перед русскими женщинами, смеясь над их пристрастием к лейблам, стразам и косметике. Но потом только твердила: «Ты посмотри, как они виляют бедрами! Весь день на шпильках! Хищницы! Акулы! Удивляюсь, что мужчинам нравится, когда их так грубо обводят вокруг пальца!» Ох, бедная! Я постаралась разъяснить Ире, а заодно и большинству немок, объявивших бойкот женственности, что законы природы никто не отменял и Москва лишь напоминает об этом обстоятельстве откровеннее, чем Берлин. «Вообще-то в природе самцы привлекательнее самок», – неожиданно логично парировала Ира. Я засмеялась: «А вот у нас в лифте полная путаница. Если все пропахло мужским одеколоном – немец. Если духами – русская. Если ничем – немка. Если по́том – русский слесарь». Ира даже не пыталась догнать Вольфганга и щеголяла все в той же куртке и с той же неухоженной головой. На московское магазинное перевоспитание не поддалась.

Как-то утром я увидела выходящего из подъезда Вольфганга. Сострадающе-сочувствующий поворот головы в сторону отвернутой занавески на первом этаже. И рывок к машине – освобождение, перескок к свету и радости.

В декабре я опять начала от Иры прятаться. Теперь уже всерьез. Мучила забота: отговорить мужа остаться на второй срок в Москве. И совсем не стало сил смотреть в наливающиеся слезами глаза и терпеть трагические монологи. Чем больше я слушала Иру, тем больше хотела уехать.

Хорошо помню нашу последнюю встречу. Потому, что она была последней, и потому, что ее почтил своим присутствием мой муж.

В начале декабря в немецкой школе, как всегда, устроили рождественский базар. Он всегда проходит при огромном скоплении народа. Приезжают московские немцы, австрийцы, швейцарцы. Горячее желание хоть на несколько часов преодолеть изолированность внутри чужой культуры и расслабиться почти по-семейному вкупе с предчувствием рождественских каникул и отъезда на родину создает атмосферу лихорадочной восторженности и всеобщей любви. Приправьте ее жгучей потребностью похвастаться достижениями и надеждой встретить деловых партнеров и почувствуйте вкус этой солянки из младенцев, усатых старшеклассников, учителей, бизнесменов, дипломатов, домохозяек и дедушек и бабушек из Германии.