Лето прошло

Моего мужа можно увидеть в школе только один раз в году – на рождественском базаре. Он то и дело поднимает руку и радостно выкликает кого-нибудь из толпы. Потом они отходят в сторону и обсуждают нечто, не имеющее отношения к Рождеству. Дочь время от времени возникает то вдали, то совсем рядом, не отвлекаясь на меня, занятая своими подростковыми делишками. Потому главная моя цель – купить изготовленное школьниками кольцо из настоящих еловых или сосновых веток с четырьмя красными свечами. В каждое из уходящих декабрьских воскресений я буду зажигать в Москве одну, две, три свечи, а четыре зажгу уже в Берлине, в рождественский отпуск. И родится Христос, и год уйдет. А потом Христос родится в России.

От столов с домашними салатами и пирожными (я всегда стыдливо приношу только сок) отходил с тарелкой одинокий Вольфганг. Он сделал вид, что нас не заметил, а все-таки «увидев», изобразил такой восторг, что мне стало неловко. Гора салатов на его тарелке позволяла предположить, что Ира перестала и готовить. Уже через минуту, забыв обо мне и толпе, муж и Вольфганг слепо, но уверенно направились к стенке. Вольфганг пожирал салаты, муж пил пиво. Говорили, уставившись стеклянными глазами в вершины и айсберги больших денег. Вернулись ко мне довольные. «А приходите-ка к нам в гости! Да хоть завтра!» – Пиво ударило моему мужу в голову. Вольфганг засиял и потух. «Вообще-то Ира приболела. Но сегодня ей уже немного лучше. Может быть, завтра она совсем выздоровеет». Ему, бедному, очень хотелось к нам в гости и очень было стыдно за Иру.

«А ты знаешь, этот Вольфганг толковый парень. И у него появились неплохие связи – всего-то за год работы в Москве», – услышала я по дороге домой.

К нам они пришли вместе. Ира вялая, мне даже показалось – под таблетками. Мужчины заговорили о Германии. Хорошо бы и дальше так – они о своем, а мы с Ирой потихоньку о своем. Не допустить опасной общей темы. В одно ухо: «Гамбург, коалиция христиан-демократов с „зелеными“», в другое: «Заборы, железные двери. Всем страшно, все ненавидят…»

Потом мужчины занялись Россией. Звучало: «Экономический рост – нам бы такой! Производительность труда – отстает. Инфляция – мешает». Перешли к предстоящим российским выборам, жонглируя названиями партий и именами политиков. Мой муж больше критиковал, Вольфганг – одобрял. «Необходимость консолидировать страну» понимали оба. Ира встрепенулась:

– Консолидация! Да кого консолидировать? Один политик всенародно обзывает другого дегенератом и приказывает своему охраннику вытащить его в коридор и пристрелить, а вся страна хохочет. Спасибо, ребята, развеселили! Консолидация на почве веселья. Бесполезно, все бесполезно! Люди не уважают себя и не уважают друг друга. Тупик!

– Ты уж слишком. Это реальная политика. Шоу. Обе партии созданы для отвода глаз, и никто на самом деле не обижается. Инцидент позорный, смешной, но мелкий, потому что ничего не определяет. И избиратели это понимают, – снизошел мой муж до домохозяйки.

– Определяет, как раз определяет! Это символ! Или вот еще… Тут показывали по телевизору – у одного ректора или проректора убили дочь-студентку. За джип. И он сказал: «Надо создавать отряды самообороны от этих волчат, которые завидуют нам и нашим детям». Понимаете? Какая консолидация?! – Ире будто впрыснули адреналин.

– Но почему, почему ты не хочешь видеть ничего хорошего?! У нас в офисе сейчас ремонт. И паркетчик – молодой парень. Работает – любого немца за пояс заткнет. Ты бы посмотрела на него и послушала, что и как он говорит. Он уверен, что через три года у него будет своя фирма. Что через год купит в лизинг какой-нибудь приличный комби вместо нынешней «лады». Еще говорит: «С квартирой плохо, но ипотека все равно когда-нибудь подешевеет, или наверху еще что-нибудь придумают, чтобы народ не злить». И никакой в нем нет ненависти. Понимаешь? Люди верят и начинают жить так, как живут во всем мире! На этом и объединятся! – Вольфганг вступил слишком взволнованно, слишком рьяно. Даже вертел руками в воздухе, как итальянец. – И если бы я был русским, русским избирателем, я бы точно поддержал нынешний курс. И очень печально, что ты, русская… Я слышал, что ты тут про заборы толковала. Да возьми наших соседей с двенадцатого этажа. Стопроцентно немецкая семья. Дочь замужем за московским грузином. Старший сын поет в опере тут же, в Москве. Младший в двадцать лет занялся продюсированием рэпа. Тоже здесь! Это что, страшная российская жизнь? Или вот – едем за городом, пробка, перед нами загорелась машина. Сама собой, старый «москвич». Так из иномарки рядом выскочил парень и своей курткой принялся забивать огонь. Это к вопросу о солидарности. Стыдно тебе, русской…

Ира не заплакала, посмотрела на Вольфганга с ненавистью, вскочила, ринулась в коридор, сорвала с вешалки пальто, выкрикнула: «Да они сначала тебя в кювет загонят, а потом тушить бросятся!» и хлопнула дверью раньше, чем я поднялась. На Вольфганга было страшно смотреть. Посидев для приличия минут пять, он откланялся.

Когда гости ушли, муж заметался по комнате, как тигр: