Лето прошло

– Ты это серьезно? – Кира смотрела на него с удовольствием и брезгливостью – здоровая на больного. – По-твоему, двадцатилетний, к примеру, парень должен думать, кто будет через пятьдесят лет сидеть у его кровати? Да и вообще – такой любви нет в природе! Понимаешь? Не-е-т! А с таким идеализмом можно очень больно удариться.

Инна вдруг словно испугалась:

– Да ладно, оставь его. У всех свои… проблемы.

И с умилением собственницы просунула руку под локоть Вадика.

Еще не хватало, чтобы Инна его защищала. Да и с какой стати он сам обороняется? От кого? От жалкой Инны, всю жизнь униженно домогающейся чего-то, что кажется ей любовью? От ничтожной безнадежной Киры? Вадик туда же: округляет глаза и шикает на Киру. Скажите, какая забота о друге! Да не бойся ты за нас. Бойся за себя. Бойся вконец истаскаться и так и не насытиться. И умереть в страхе.

Катя и Митя, лицом к лицу, крепко обнявшись, четырьмя общими ногами напряженно вдавливаются в землю на островке посреди шторма. Те, кто пихался и отталкивал друг друга, кто картинно, для вида, держался за руки, соскользнули со скал и барахтаются в бушующей бездонности. Вот мелькнули и скрылись головы Инны и Вадика. Но места на острове всем все равно не хватило бы. Спасительная твердь – для избранных.

В потемневших экранах голых окон дождь грозил грядущими бедами, и свисающая с потолка тусклая лампочка так жалобно молила о милосердии, что все размякли, подобрели и перестали сражаться. Вадик смешно рассказывал о самых опасных пациентах, дамах за пятьдесят, которых они с Митей называли «падалицами». Тронутые червяком или перезрелые яблочки жаждали быть съеденными, пока не наступит гниение. Для разведенных или заброшенных богатыми мужьями женщин открывание рта перед стоматологом преисполнено глубокого эротического значения. И врача они хватают за руку не только потому, что боятся боли.

– Вон Митю на днях одна такая чуть за палец не укусила!

Вадик ликовал, поощряемый смехом Инны. Митя смеялся, радуясь улыбке Кати. Кира хихикала, отказываясь разглядеть собственное будущее.

У парикмахеров нашлись свои веселые истории. Про рыжую модель средней руки, которая пришла в такой ужас от новой стрижки, что… упала в обморок и отказалась платить.

– Это трюк такой! Нам потом про нее рассказывали. Вечно на мели, зато сумки по тысяче долларов. Как же, кто ее без прически в любовницы возьмет!

Злорадствуй, Кира, злорадствуй! И расскажи, как в тебя влюбился интеллигентный слесарь, чинивший у вас в салоне батареи. Над слесарем полагалось смеяться. А Митя видел себя этим парнем, русским переселенцем из Узбекистана, готовым всю дальнейшую жизнь благодарить и обожать Киру. Но Кира предпочитала страдать то по кокаинщику, склонявшему ее к групповому сексу, то по лысому командировочному из Тюмени, четыре раза в год селившемуся в «Пенте». Катя тогда осторожно взяла сторону подруги: «Да, ты прав, но, поверь, они не пара. В конце концов, она не обязана его любить за то, что он слесарь». Логично, хотя и лукаво.

И все же Митя прощал их всех – и ничтожную Киру, и Вадика, и Инну. И желал им одуматься и начать любить по-настоящему.

Они мирно разговаривали, пили кофе и жевали швейцарское тонкое печенье.

И надо же было Инне сладко взглянуть на Митю и Катю и произнести:

– Какие же вы хорошие, ребятки! Только не наделайте глупостей. То есть всякое в жизни случается. Главное, вовремя одуматься и ошибок не повторять, а то все наперекосяк пойдет.

Вадик обмер, заподозрив очередной поход на себя. Митя, с удовольствием внимавший Инне, почувствовал, как напряглась Катя, и расстроился. Она не любит слюнявую сентиментальность. А Кира вскочила с неприличной поспешностью:

– Ох, сил нет, как хочется курить. Катя, дорогая, не позволишь одолжить твоего ангела?

Дрожащий от раздражения голос. Митя курил редко, за компанию, уединяться с Кирой ему совсем не хотелось, и он с мольбой взглянул на Вадика.

– Вадик, и не вздумай! Тебе что врач говорил? А ты, Кира, могла бы и потерпеть. И нечего с женатым мужчиной тет-а-тет устраивать. Ладно, курите здесь. Я окно открою.

Странно, Инну волновало не столько почти предынфарктное состояние Вадика (вот она – расплата за открытие очередного кабинета, за шашни!), сколько Кирины… зловредность, интриги? Но какие? О ее вечной готовности к влюбленности в Митю и Вадика давно известно, за спиной у Киры над ней подсмеивались. Полуулыбка Кати ничего не разрешает и ничего не запрещает. Катя ненавидит табачный дым. Значит, лучше выйти.

На крытой террасе навалилась темная мокрая неуютность, и сразу же первобытно и тоскливо захотелось назад, к огню, к Кате. Митя старался не смотреть на Киру, а она картинно нагнулась к зажигалке, томно поднесла сигарету ко рту и замолчала со значением. Ах, скорее бы докурила!

– Митя, вот скажи…

Кошмар, ведь сейчас спросит: «А ты мог бы меня полюбить?» Но, словно прикусив язык, пробормотала только:

– Да ладно, неважно…

Кометой пролетел окурок. Тут же попросила новую сигарету.