Лето прошло

Несчастное, измазанное слезами и соплями лицо. Чужое, безобразное лицо. Опухшие губы – не ее. А еще она одним движением распустила косичку и начала рвать свои блестящие, ухоженные волосы, превратив себя в куклу, изуродованную девочкой-хозяйкой. Стоны, всхлипы и, страшнее всего, – слова. Что не хотела, не думала, не понимает, как получилось. Конец. Минуту назад он надеялся услышать спасительное объяснение. Был готов поверить в заговор, плохую шутку, зависть, совпадение, продолжая существовать в невесомости, о которой никогда не подозревал. И вдруг два внутренних крика – «не может быть!» и «почему?» – пригвоздили его к земле, как атмосферный столб, сжимающий стенки кровеносных сосудов в предгрозовой и не кончающийся грозой день.

А когда она встала на колени?! А когда он ломился в дверь ванной, за которой – рыдания и обещания самоубийства? Волна холодной оторопи (что она сделала со мной, что она сделала с нами?) отхлынула, и его подхватило теплое течение ужаса и жалости (что я делаю с ней?). Колотя руками и ногами в дверь, заклиная, он думал только о спасении и возрождении. И когда повернулся ключ и показалось страшное нечто, он кинулся вперед, чтобы обнять и вернуть прежнюю Катю. Глаза и разум смирились с подменой, но тело готовилось к возвращению в прошлое. Сейчас, сейчас налетит ураган и бросит их друг к другу. А когда буря уйдет за горизонт, они будут лежать на чистом песке, не вспоминая смытую в море мерзость. Поверили и он, и она.

Лежали на простынях с огромными лилиями и притворялись перед собой и друг другом, будто все позади. На самом деле им было жутко. Только что они не стали прежними мужем и женой и не превратились в любовников. Самое страстное за всю их совместную жизнь слияние произошло как будто отдельно с ним и отдельно с ней. Каждый спасался в одиночку.

Тогда же появились догадки. Он их отгонял, прихлопывал, но они отсиживались где-то по углам и опять кружили и норовили его куснуть.

А что, если сейчас – и всегда! – ее расслабленно-благодарная рука на самом деле заученно следовала роли насытившейся страсти? Но зачем? Какой прок красавице цепляться за чудовище? Зачем он ей? Ну да, у нее занудная мать. Страшное сочетание – учительница в затянувшемся климаксе. Слова самой Кати. Поживи с такой в одной комнате. А тут все-таки квартира – пусть съемная, но отдельная. Так ведь она могла найти и что-то получше! Он же видел, как на нее смотрят мужчины.

Что же мне делать? Бабушка! Ладони на руле вспомнили добрую печальную надлокотную дряблость – той, лицо которой оживает только на фотографиях. И слезы полились так сладко и странно, как плачется во сне.

Но вот бензоколонка, поворот, и вынужденная сосредоточенность осушила глаза. Здесь он плохо помнил дорогу. Где ты, Катя, считывающая с бумажки ориентиры? Митя старался не сбиться с пути и корчился от всполохов кадров, которые то и дело прокручивал перед ним жестокий киномеханик.

Вот Митя звонит Катиной матери. Была ли у нее Катя такого-то в восемь часов? «Была, конечно была». А почему запнулась, почему голос фальшивый?

Вот Митя роется в сумочке Кати, листает ее записную книжку. Скорее, скорее, пока она не вышла из ванной. Находит на последней странице одинокий номер без имени. Лихорадочно записывает на газетной странице.

Вот он, ненавидя подозрения и себя, спрашивает страшное. «Господи, да какой-то клиент, просил позвонить, если появится окно». И не стыдно рыться в ее вещах? Стыдно. Он верит, верит!

И не верит, и звонит из автомата, с отвращением глядя на обрывок газеты. Когда он последний раз звонил из автомата! Мужской недовольный голос. Ужас.

У нее новая помада и новое платье.

Так было до самых ворот Потаповых. Когда они уже виднелись впереди (ненавидел, не смотрел на счастливый прекрасный поселок с лебедями), на Митю обрушился звонок недельной давности, окончательно разделивший его жизнь на до и после.

– Вы муж Кати? А я жена ее любовника. Вы бы получше смотрели за своей… блудливой парикмахершей.

Он тогда почему-то первым делом подумал, что «любовник» и «блудливая» в сочетании с холоднейшим тоном свидетельствуют о хорошем воспитании и образовании. Возможно, филологическом.

Как у Инны, которая сейчас стояла с траурно-сочувствующим лицом в воротах. Внутри дома сострадание сделало паузу ради настенной плитки и мебели на кухне.

– Представляешь, плиточник запил, а у меня уже договоренность со сборщиками! Что я за эти дни пережила! Еле-еле нашла втридорога нового мастера. Не наймешь же кого попало на такую красоту. Так позавчера он в двенадцать последнюю кафелину положил, а в час сборщики приехали. Вчера только под вечер закончили.

Почти приказ: восхититься плиткой и мебелью. Митя угрюмо молчал. Инна вздохнула:

– Ну, проходи, садись… Завтра диван и кресла привезут. Ты хоть обои заметил?

Посидели друг напротив друга. Митя смотрел в пол. Инна на него. Села рядом, взяла за руку:

– Митя, милый, не мучайся ты так…

Жалость к себе благодарно соединилась с чужой сердобольностью. Сейчас, сейчас ему помогут понять и объяснят, что делать.