Лето прошло

Странное чувство. На фотографиях – и той, с комода, и той, где бабушка с сиреневой стеклянной брошкой, – можно, оказывается, рисовать рожки, усы и острые зубы. Страшно, но и сладко. Так им, так им и надо, это они во всем виноваты. Месть отвлекает и облегчает.

И вдруг ослеп – неправда! Инна говорит: «Люби», а имеет в виду: «Не люби». Надо быть шизофреником, чтобы, поняв то, что она втолковывает, сохранить любовь к этим людям. Но если не сохранить, то как можно жить?

И опять прозрел. А если все так живут и не тужат? Если можно любить с поправкой? Но где предел?

Голос Инны вдохновенно зазвенел:

– Да ты на меня посмотри! Как мне сначала было тяжело! Я же все видела, и в институте, и потом. Я беременная, а он на месяц пропадает, и я знаю с кем. Проглотила пачку снотворного. Вырвало. Еще хорошо, что выкидыш не случился. И что? Я его все равно люблю, а он меня. Он сына обожает. Евреи семью никогда не бросают. И еще – у него в тридцать лет уже сердце барахлит. Не настолько же у него мозги в одно место передвинулись, чтобы не понимать, что инвалидом он никому, кроме меня, нужен не будет. Надеюсь, скоро поймет, что может концы отдать на какой-нибудь девке. Понимаешь? Твоя любовь щенячья, подростковая. К нереальным людям. А ты попробуй полюбить мудро, с пониманием слабостей, с жалостью. К себе в том числе. Потому что можно не простить и потом одному остаться. Так – лучше?

Инна, которую привычно следовало жалеть и презирать, победно воспарила над Митей. Вот оно – принять ее правду и стать такой, как она! Измученная душа раскрылась, готовая успокоиться.

И тут же замерла, застыла. Значит – любить за пользу? За то, что хороший отец, что трудно найти замену, что никогда не бросит? А еще бы лучше – стал инвалидом и тогда – на все времена при мне. С другой стороны – нужен ли будет нахлебник, не кормилец? Хороша любовь! Еще постеснялась про квартиру и дачу напомнить.

Вопросы заглушали ответы. Бессмыслица. Внутренне заторопился уходить. Забормотал, что благодарен, что ценит ее желание помочь, но у него с Катей что-то другое. К ним эти схемы не подходят.

Инна обиделась:

– Ну, знаешь ли! Это не схемы, это жизнь. Ты, к примеру, в курсе, что Катя собирается на заочный экономический поступать? Потому что хочет когда-нибудь свой салон открыть? И кредита не побоится. А вот тебе об этом рассказать не решается. Я хотела как-то помягче… Но если ты такой упертый… Ты же ее затюкал своей бесхребетностью. Всем ты доволен, ничего тебе не надо. А ей, может, надо. Ведь этот тип к ней, небось, с тем и подкатился. С «лексусом» да с дорогими ресторанами. Ну, захотелось красивой жизни, сделала ошибку. Она ведь так эту историю и понимает! И слава богу еще, что раскаивается. Ты ведь учти – у тебя бабушка из дворян, а у нее мать, как ни крути, хабалка, хоть и учительница.

– А ты… его… видела?

– Кира видела. Под пятьдесят, брюнет. Ничего особенного.

Как больной, давно и сам понявший, что означают желтизна лица, тошнота и исхудание, цепенеет, услышав окончательный диагноз, так Митя похолодел, когда прямо на него из джипа вальяжно вывалился черноволосый красавец. Проклятое слово «бизнес» было написано у него на лбу. И успех. И гигантская мужская сила. Предательница, притворщица. Завидовала, надеялась.

Ах, да при чем тут Катя?! При чем джип? Это он сам – никчемный, недостойный, жалкий. Поднялся, пошел к двери. Инна выкрикнула в спину:

– Ты куда? Вадик через полчаса приедет. Да постой ты! Слушай, легче простишь, если отплатишь той же монетой. Поверь моему опыту.

На улице мягкий вечер нежно и тепло прильнул к телу, будто обнял кто-то родной, кому для утешения не нужны слова.

По еще светлому шоссе ехал, осторожно радуясь усталой свободе от вопросов.

Прогноз погоды. Послезавтра – похолодание. Хорошо бы притвориться хотя бы на оставшийся от лета день, что ничего не случилось, и после работы посидеть вдвоем где-нибудь в кафе на улице, сострадая одиночкам, жадно шарящим по сторонам глазами. Но опустилась темнота, предрекая настоящую осень, и передышка кончилась.

Значит, он жил и спал с незнакомым человеком. Рядом с ним в аккуратной головке бродили неведомые мысли и желания, которые он не мог разделить и утолить. Янус улыбался ему только наполовину. Как понять такую любовь и что делать со своей?

Он не сумеет заработать на джип. А если когда-нибудь и сумеет, то не хочет. Он не сумеет стать неутомимым любовником.

Но разве могла так плакать и страдать простая обманщица? И разве мог так ошибаться он сам? Не поддающееся словам волшебство, поднявшее их над бурями и мертвыми штилями, не рассеялось.

И все же сквозь пошлости, которые на него обрушила Инна, проглядывала некая правда. Докопаться до нее сейчас Митя не мог. Но уже предположение о ее существовании сулило облегчение. Море людских голов манило к себе, приглашая не утонуть, а раствориться и спастись.