Лето прошло

Осталось размешать сахар в заварке и заполнить бутыль. Сахар шуршал, ложка позвякивала. Монотонно, спокойно. По ушам ударил телефонный звонок. Наконец-то! Вот некстати! Раздраженно и с облегчением поспешила в коридор. Знала, кто звонит. Дочь Люба.

– Мама! Ну как ты? Я так волновалась. Такая жара! Чем все кончилось? Зря ты отказалась, чтобы я с тобой поехала.

Волновалась она! Вместо поддержки – упрекала, отговаривала. Сейчас злорадствовать будет.

– Знаешь, я не расположена к длинным разговорам. Но если тебя это так интересует, сообщаю – отказали. Можешь радоваться.

– Боже, как ты можешь?! Радоваться! О родной дочери! Мама! Я ведь предупреждала. Два года ты не живешь, а борешься непонятно за что. Остановись. И возьми, наконец, от нас деньги. Езжай отдохни. В Турцию, Болгарию.

– Слушай, я сейчас занята. «Грибок» промываю. Давай потом поговорим.

– «Грибок»! В этом вся ты! Обязательно надо на себя лишнюю нагрузку наваливать. Ну у кого сейчас в Москве «грибок»? Ведь полно соков, минеральной воды. Ну да, достался от бабушки. Но не все же из прошлого с собой тащить! Зачем это постоянное издевательство над собой? Зачем ходить по чужим людям полы мыть, а от нас не брать помощь? Чтобы соседи шушукались? Что, мол, дочь с зятем забросили старушку?

– Если государство считает, что я не заработала на большую пенсию, пусть будет стыдно ему, а не мне за то, что не беру подачек от дочери. Хватит мне деньги предлагать.

– Как ты умеешь все переиначить, перевернуть! Или все должно быть по-твоему, или никак. Мы же от души помочь хотим. И благодеяния твои с той же изнанкой – ты добрая к тем, кто тебе подчиняется беспрекословно. И «грибком» занимаешься потому, что он бессловесный. И папа всю жизнь помалкивал да поддакивал. Вот за что ты ополчилась на Валеру? Единственный внук! Когда был маленький, приезжала каждый день, нянчилась, души в нем не чаяла. Ну, сказал что-то не так. По-подростковому. Что, когда получит высшее образование, уедет за границу. Что такого? Из-за этого – знать не желаю, видеть не хочу! Хорошо хоть, с днем рождения поздравила.

– Неправда. Он сказал, что уедет, потому что не хочет жить в стране дураков. И посмотрел на меня. Имел в виду меня и деда. И сказал по поводу дачи. Наследства я его, видите ли, лишила!

– Да он сказал, вас жалеючи. Всю жизнь вкалывали и что получили? И ведь прощения попросил. Но, в конце концов, если все время наступать на грабли… Сколько ты сил и времени потратила за эти два года! И денег! Зачем? Ведь дачу бессмысленно продала!

Если продолжить разговор, нарвешься на такую обиду, что придется прервать отношения навсегда. Трубка летит на рычаг.

Чуть не пропустила новости. Маргарита Романовна напряженно всматривалась и вслушивалась в парламентские дебаты. Никто ей не нравился. Ни лица, ни костюмы. Какие все сытые, довольные. Хотела выключить, но сам собой возник сериал. Посмотрела и его, негодуя на примитивность нынешних режиссеров, на бесталанность молодых и продажность старых актеров.

Занавески слегка поблекли. Солнце уходило. Скорее бы открыть окно. Опять телефонный удар. Мария Владимировна. Маргарита Романовна сначала испугалась, не плохо ли у той с сердцем, как неделю назад, но старческий медленный голос поинтересовался сегодняшним исходом дела. И что не терпится? Не поленилась вслепую нащупывать кнопки. Через два дня увидимся, тогда бы и спросила. Но и тогда прошу не рассчитывать на душераздирающие подробности. Зря делилась в свое время. Потому коротко сообщила о неудаче.

– Милая моя Маргарита Романовна! Не переживайте. Закройте страницу. Поживите немножко для себя. Мне, Маргарита Романовна, вот какая мысль недавно пришла в голову. Прошлое мучит не только воспоминаниями. Прошлое – это неумение себя переделать. Вот я, к примеру. Вы знаете, муж мне всю жизнь изменял. И я взяла на себя роль жертвы и даже ею наслаждалась. И теперь с сыном… Ведь знаю, что он много работает, что на его деньги и я живу, что не может чаще приезжать. Но все равно даю ему понять, что мне плохо и что он в этом виноват. А ваш стоицизм приводит меня в восхищение. И вы никогда не жалуетесь!

Маргарита Романовна напряглась, почуяв нравоучения, но тут же успокоилась. «Стоицизм» – что-то хорошее. Марию Владимировну она любила. Да, сын богатый, да, вдова профессора. Но страдалица! Инвалид, еле ползает по квартире. Старше Маргариты Романовны на пятнадцать лет. И – чужой человек, хозяйка, унитаз которой, заляпанный по почти полной слепоте, Маргарита Романовна чистит два раза в неделю, – никогда не диктует, не перечит по-ослиному. Слушает, соглашается, рассказывает свои истории. А сын у нее неприятный. Хотя прикидывается интеллигентом. Все извиняется. Перед Маргаритой Романовной, что якобы недоплачивает за ее титанический труд, перед матерью, что редко навещает. А когда заявится, половину времени трепет по мобильному. Весь мир должен знать, какой он занятой. Бизнесмен несчастный!