Лето с Бодлером

Многие свидетельства с тревогой говорят об утрате людьми идентичности в таких крупных столицах XIX века, как Париж и Лондон. Уличная суматоха, толкучка на бульварах, гвалт толпы разводят поэта и прекрасную незнакомку в разные стороны. Как в романе: некто видит девушку в окне поезда во время остановки на вокзале, быстрый обмен взглядами, но поезд тотчас трогается, наблюдатель остается на месте и обречен желать и тосковать. После Бодлера в литературе начнут появляться незнакомки. «На миг мелькнувшая красота» предвещает Одетту или Альбертину в романе Пруста, названных «беглянками», которых никогда не удастся остановить, удержать в плену.

Но эта женщина – вдова. Прекрасная, торжественная, величественная, погруженная в свои мысли и задумчивая, она идет склонив голову, будто не зная о своей обольстительности. Но она о ней знает.

И она одета в черное. Черная одежда, по словам Бодлера, это «наряд современного героя», «и разве не связана она неотъемлемо с нашей болезненной эпохой, чьи черные узкие плечи словно несут на себе символ неизбывного траура?» [69] Бодлер описывает новую типичную внешность прохожих на бульваре. Во вдовьем черном цвете есть что-то мужское, мужественное. В то время лишь вдовы были по-настоящему свободными женщинами. Они уже не подчинялись ни отцу, ни мужу, были сами себе хозяйками. Молодая вдова, живущая по своему усмотрению – это еще один фантазм, которым пронизана литература XIX века; у этой женщины есть желания, и она наслаждается своей независимостью.

Такую бедную, но гордую вдову мы встречаем в стихотворении в прозе Вдовы из Парижского сплина, она слушает в общественном саду концерт: это снова «высокая, величавая женщина с таким благородством во всем облике, что не помню равных ей в собраниях аристократических красавиц прошлого» [70].

Поэт любуется этой «высокой вдовой». Глядя на нее, мы вспоминаем о матери Бодлера, тем более что она «держала за руку ребенка, тоже одетого в черное». Высокая вдова с маленьким мальчиком, оба в черном, как на картине Мане или рисунке Гаварни.

Таким образом, в стихотворении Прохожей скрещиваются многие важные бодлеровские темы: современный город, где мужчины и женщины в толчее и уличном гвалте теряют свою идентичность (Бодлер для описания толпы нередко прибегает к образу муравейника); идеальная женщина, недостижимая, статная; боль, печаль и меланхолия, неотделимые от красоты; наконец, воздействие женщины на поэта, «безумно скорчившегося», нелепого, истеричного, бессильного.

14 Делакруа

После Дидро и Стендаля, до Аполлинера и Бретона Бодлер был одним из писателей Нового времени, которые интересовались живописью и выступали проводниками современного искусства. Художники в них нуждались, поскольку их произведения становились всё труднее (а трудность для восприятия – это свойство современного искусства) и писатели пытались объяснить их публике.

«Восславить культ изображений (моя великая, единственная, изначальная страсть)» [71], признается Бодлер в Моем обнаженном сердце. Эта восторженность пришла к нему издалека. В метрике будущего поэта род занятий отца, Франсуа Бодлера, был определен как «художник»; Бодлер-старший всегда интересовался искусством, он был превосходным рисовальщиком и одаренным карикатуристом.

Бодлер с давних пор восхищался Делакруа. Эта любовь зародилась еще в отеле Пимодан на острове Сен-Луи, где поэт жил с 1843 года; он тогда уже был обладателем литографий из серии, посвященной Гамлету, и копии Алжирских женщин (Лувр), сделанной его другом Эмилем Деруа. Начиная с первого же Салона (Салон 1845 года) Делакруа становится его неизменным героем:

Г-н Делакруа, бесспорно, является оригинальнейшим из всех живописцев, как прежних, так и нынешних. Это так, и тут ничего не поделаешь. Однако ни один из поклонников г-на Делакруа, даже из числа самых восторженных, не рискнул заявить об этом столь же прямо, безоговорочно, с такой откровенностью, как это делаем мы. <…> Творения г-на Делакруа всегда будут вызывать споры, но ровно настолько, чтобы всё новые лучи прибавлялись к ореолу его славы. И тем лучше! Он завоевал право на вечную молодость, ибо не обманул нас, не ввел в заблуждение, не в пример иным ложным идолам, которых мы поспешили поместить в своих пантеонах. [72]