Лето с Бодлером

Меня всегда удивляло, как это женщинам дозволено входить в церковь. О чем им толковать с Богом? <…>
Женщина не умеет отделить душу от тела. Она примитивна, как животные. Сатирик объяснил бы это тем, что у нее нет ничего, кроме тела.

[119]Женщина – противоположность Денди.
Следовательно, она должна внушать отвращение.
Женщина испытывает голод – и хочет есть. Испытывает жажду – и хочет пить.
Она в течке, и хочет, чтоб ее …
Великая заслуга!
Женщина естественна, то есть омерзительна.К тому же она всегда вульгарна и, значит, полная противоположность Денди. [120]

Всё же такие суждения похожи на ребяческое поддразнивание, на мальчишеские выходки. Бодлер полагает, что женщины лишены духовного начала, поскольку они ближе, чем мужчины, к природе, то есть к злу. В новелле Фанфарло описывается Самюэль Крамер, альтер эго поэта: «деторождение почитал он пороком любви, беременность – не то болезнью, не то ловушкой. Где-то он написал: ангелы – гермафродиты, они бесплодны»[121]. И куртизанка, уклоняясь от деторождения, становится женщиной высшей пробы.

В главе о любовницах в Советах молодым литераторам молодой (двадцатипятилетний) Бодлер приравнивал их к вещам:

Оттого-то, что истинные литераторы в определенные моменты испытывают ужас перед литературой, я и предлагаю им – вольным и гордым душам, утомленным умам, неизменно ощущающим потребность отдохнуть в свой день седьмой, – лишь два возможных разряда женщин: девок или дур – любовь или домашний уют.

[122]

Эта мысль как нельзя лучше резюмирована в шокирующем афоризме из Фейерверков: «Любить высокоумных женщин – утеха педераста» [123]. А в более позднем Поэте современной жизни глава о женщинах и девках тоже полна презрения:

Существо, в котором большинство мужчин находят источник самых сильных и даже, скажем это в укор высоким радостям философии, самых длительных наслаждений; <…> существо, в котором Жозеф де Местр видел прекрасное животное, чья грация украшала и облегчала напряженную политическую игру.

[124]

И лишь ухищрения макияжа отдаляют притворщиц от природы и позволяют им снискать милость Бодлера.

Подобные разглагольствования – самое первостатейное хамство, и бесполезно в оправдание Бодлера вспоминать, что можно отыскать подобные гнусные строки у массы его современников, в том числе у Барбе д’Оревильи, Флобера и Гонкуров.

Самое чудовищное читаем в Моем обнаженном сердце о Жорж Санд:

Санд, даром что женщина, – сущий Прюдом по части безнравственности.<…>
Она владеет хваленым текучим слогом, который мил сердцам буржуа.
Она глупа, она тяжела, она болтлива, в ее суждениях о нравственности столько же глубины и столько же тонкости чувств, сколько у консьержек и содержанок. <…>
То, что в эту клоаку ухитрились втюриться несколько мужчин, как нельзя лучше доказывает, сколь низко пали мужчины в нынешнем веке.

[125]

Бодлер – «желчный тип», по его же самоопределению: он сердится на женщин, заставивших его страдать, но не меньше сердится и на мужчин; в адрес женщин он произносит много горьких и злобных слов. Однако не будем на этом задерживаться и лучше вспомним другое проявление его нрава – идеализацию женщины, например в Балконе: