Лето с Бодлером

Бодлер никогда не старался понравиться; скорее, даже искал случая уязвить, оскорбить и шокировать, афишируя свою меланхолию, мизантропию, женоненавистничество и презрение. Обвиняли его даже в антисемитизме. Вот его строки в Цветах зла о куртизанке Саре, к которой он наведывался, когда ему было двадцать лет:

С еврейкой бешеной простертый на постели,
Как подле трупа труп, я в душной темноте
Проснулся, и к твоей печальной красоте
От этой – купленной – желанья полетели.

[136]

Во время размолвок с издателем Мишелем Леви он порой намекал на вероисповедание своего оппонента «этот безмозглый еврей (но очень богатый)». К тому же, возможно, Леви был в сговоре с нотариусом Нарсисом Анселем, его официальным опекуном, который долгие годы ведал расходами Бодлера со времен его юношеских проказ и, как Бодлеру казалось, притеснял его.

В Семи стариках, стихотворении из цикла Парижские картины, встреченный в городе старик, который вдруг начинает устрашающе множиться, это перевоплощение Агасфера, великого романтического персонажа, осужденного вечно скитаться с тех пор, как он отказал в помощи Христу на Крестном пути.

Вдруг я вздрогнул: навстречу, в лохмотьях, похожих
На дождливое небо, на желтую мглу,
Шел старик, привлекая вниманье прохожих, —
Стань такой подаянья просить на углу,
Вмиг ему медяков накидали бы груду,
Если б только не взгляд, вызывающий дрожь,
Если б так рисовать не привыкли Иуду:
Нос крючком и торчком борода, будто нож.
Согнут буквою «ге», неуклюжий, кургузый,
Без горба, но как будто в крестце перебит!
И клюка не опорой казалась – обузой
И ему придавала страдальческий вид.
Глаз угрюмых белки побурели от желчи —
Иудей ли трехногий иль зверь без ноги…

[137]

Бодлер боится этого чудовища, но и отождествляет себя с ним при посредничестве «человека толпы» Эдгара По.

Он познакомился с Альфонсом Туссенелем, автором обличавшего банкиров памфлета 1847 года Евреи, короли нашего времени. Позднее, в 1856 году, Бодлер благодарил его за посылку другой книги, Ум животных, и говорил, что нашел в его сочинении отголоски собственных идей об «универсальной аналогии» и против «безграничного прогресса». Притом он не разделяет авторского антисемитизма, основанного на недоверии социалиста к финансам.

Куда сокрушительней звучит фрагмент из Моего обнаженного сердца:

Прекрасная затея – истребление еврейского рода!
Евреи – хранители Книг

и свидетели Искупления. [138]

Это высказывание, неверно истолкованное сегодняшними читателями, вполне справедливо их потрясает. Некоторые даже начинают подозревать в поэте предтечу современного антисемитизма, переходное звено от раннехристианского антииудаизма к расизму, направленному на геноцид.

Однако эти строки не так уж трудно объяснить. Они отсылают к хорошо известному в XIX веке утверждению Блаженного Августина: «Еврей несет Книги, из них Христианин выводит свою веру. Евреям назначено быть нашими хранителями книг». Паскаль подхватил эту идею в Мыслях: «Народ этот, очевидно, создан для того, чтобы служить свидетелем Мессии. Он несет книги и любит их и не понимает их» [139].

У Бодлера само слово «истребление» идет от Августина и Паскаля, а те предостерегали от него. Паскаль писал: «Если бы евреи были все обращены Иисусом Христом, у нас были бы только пристрастные свидетели. А если бы они были истреблены, у нас вовсе не было бы свидетелей» [140].

В их глазах выживание евреев было необходимо, чтобы оставались свидетели Христа. Разве Бодлер отмежевался от Паскаля и требует умерщвления евреев? Вовсе нет, поскольку он тотчас подхватывает возражение Августина и Паскаля: истребление евреев устранило бы и свидетелей.