Лето с Бодлером

Но почему тогда «Прекрасная затея…»? Жан Старобинский напоминает нам, что Бодлер нередко употребляет этот эпитет иронично или иносказательно: в декабре 1856 года он ждал «прекрасного критического разноса» Цветов зла, а в Одиночестве, стихотворении в прозе из Парижского сплина, он иронизирует над «прекрасным языком нашего века». Этот эпитет позволяет Бодлеру усмехнуться над высказыванием. А потому в приведенной цитате из Моего обнаженного сердца попросту невозможно усмотреть признаки антисемитизма.

27 Фотография

Наряду с прессой и Бульваром, фотография была одной из ненавистных Бодлеру «современных вещей», обойтись без которых он не мог. Всё это инструменты упадка, утраты Идеала, но никто не освоил их лучше его, не сыграл на них так виртуозно и искусно. Ему посчастливилось, что в числе его друзей – и врагов – оказался Гаспар-Феликс Турнашон, известный как Надар, величайший фотограф своего времени. Надар, восторженный поклонник прогресса и демократии, олицетворял всё, что Бодлер на дух не переносил: испытав себя в карикатуре и фотографии, он ринулся в воздухоплавание. Между приятелями непрестанно происходили размолвки, однако Бодлер многому научился у своего ближайшего оппонента.

В Салоне 1859 года Бодлер резко критикует фотографию, вершину современного реализма. Фотография, детище буржуазного материалистического мира, лишает сакральности отношения человека с образом, ведет к революции отображения и ускоряет упадок, который Бодлер излагает в категориях морали, метафизики и даже теологии. Следы божественного затоптаны этим новым золотым тельцом, выставленным перед «толпой идолопоклонников». Бодлер описывает подмену единобожия новым язычеством и формулирует его кредо:

«Я верю в природу и только в нее одну <…>. Я считаю, что искусство есть не что иное, как точное воспроизведение природы <…>. Таким образом, техническая уловка, способная точно воспроизвести природу, станет наивысшим искусством». Некий мстительный бог выполнил пожелания толпы. Ее мессией стал изобретатель Дагер. И тогда публика решила: «Поскольку фотография надежно гарантирует желанную точность (нашлись дураки, которые верят в это!), то ясно, что фотография и есть наивысшее искусство». И тут же всё это скопище мерзких обывателей ринулось, подобно Нарциссу, разглядывать свои заурядные физиономии, запечатленные на металле.

[141]

Новая современная религия фотографического реализма в его глазах сродни идолопоклонничеству, поскольку подражание ставит выше воображения; в противовес реализму Бодлер провозглашает воображение «божественным даром» (Салон 1859 года). Итак, преклонение перед фотографией – это возрождение язычества; расцвет ее означает уничтожение Бога, поскольку она приобщает к религии подлога, обладающей собственной верой, собственным кредо и собственным мессией. «Тривиальная картинка» подменяет «божественную живопись».

Технические уловки, вторгаясь в искусство, становятся его смертельными врагами, а смешение противоположных функций приводит к тому, что ни одна не осуществляется должным образом. Поэзия и материальный прогресс подобны двум честолюбцам, инстинктивно ненавидящим друг друга, и когда они сталкиваются на одной дороге, один из них неизбежно порабощает другого.

[142]

Однако в декабре 1865 года Бодлер пишет матери из Брюсселя: