Лето в Лозовицах

– Я же говорила! Я же говорила! Вот так они всех и топят. Кончать с ними надо, с чертями. Давай попа позовём?

– А на яки гроши? Дура-дивка, мовчы, нычого нэ розумиешь!

– Та як же – нэ розумию, ты за них держишься, они тоби як друзи, хиба нэ знаешь, що…

– Я-то знаю, я бильшь твого знаю, – усмехнулась старуха. – Ну-ка, Марыно, дай мэни подывытыся, що ты за людына…

Лебёшка, поджимая губы, подвела Рику к старухе, и та руками прикоснулась к девочкиному лицу.

– Смилыва дытына… як теля, ласкова та вперта… любыты хочэ та сама лякаеться… – бормотала старуха, щекотно проводя кончиками пальцев по губам Рики; не все слова были понятными, а что-то и вообще трудно было разобрать, потому что Лебёшкина бабушка говорила совсем тихо.

Ходики стукнули, обозначая одиннадцать.

– Кажу, траву просушиты трэба, чы забула? – вдруг резко приказала старуха внучке.

– Ничого я нэ забула, чэкала, щоб хмара пройшла, – буркнула Лебёшка и, взяв корзинку, вышла из хаты.

Рика глянула в окно: действительно, на улице распогодилось, и даже солнце пробивалось из-за облаков.

– Потэрча тэбе любыть, вин зарады тэбэ всэ зробыть, – вдруг сказала старуха, продолжая шуршать стручками.

– Кто любит?

– Хлопчык, що у воды живэ.

– А почему он – потерча? – спросила Рика, заметив, что Лебёшкина бабушка зовёт водяника этим странным словом.

– Тому що його маты прокляла, – отвечала старуха. – Колысь дивчына из сусиднього сэла прыходыть и каже: що мэни робыты, бо я дытыну ношу. Колы батько прознае, вин мэнэ забье, дай мэни траву таку, щоб у мэнэ той дытыны нэ було. Я кажу: «Олэна, це грих, нэ можна дытыну убываты». А вона як закрычыть: «Дытыну нэ можна, а мэнэ – можна? Та хай його бис возьмэ!» И побигла до воды, топытыся.

– И – утопилась? – ужаснулась Рика.

– Ни. Тоди злякалась. У лис пишла. Там зэмлянка була потаенна. Я ей ижу носыла, одэжу. Колысь прышла – а йи нэма. Вона дытыну родыла, а куды сховала – нэ сказала.

– А что потом стало?

– Потим вона до батькив повэрнулася, навить замиж выйшла.

–А дитына, то есть, ребёнок?

– Вона ж його прокляла, може мэртвым поховала, можэ живым – всэ одно, нэхрэщеним. Нэхрэщена дытына – потэрча, вин тэпэр у водяныкив живэ. Як русалка. Покы в людыну нэ закохаеться, ничого з ным зробыты нэ можна.

– Как это – не закохается?

– Нэ полюбыть.

– А если полюбит?

– Тоди попросыть: хрэсты мэнэ. Як його хрэстыты, прокляття спадэ, його душка до Богови пойдэ. Я хотила, щоб Нылка його хрэстыла, тилькы вин тэбэ выбрав.

–А это правда, что Лебёшка может утонуть? – спросила Рика.

– Правда.

– А как вы узнали?

– Вона мэни нэ онучка. Нылка – Мыколына донька вид пэршой дружины, що помэрла; а моя мэньша донька за його выйшла, тилькы нэдовго воны любылы одын одного. Вона збигла з иньшым парубком… А колы я на дивчынку подывылася, ще мои очы бачыты моглы, я сказала – ця дивчынка може втонуты.

Рике стало тягуче-страшно, словно болото, в котором она чуть не погибла, снова разверзлось под ногами.

– Бабусю, закинчуйтэ, я зараз затирку готовить буду, – объявила Лебёшка, вернувшись в хату.

Тяжёлое настроение не покидало Рику до самого вечера, она, как могла, пыталась скрыть его от Лебёшки. Ещё утром ей обязательно хотелось увидеться с водяником. А теперь… Она сама не знала.

Рика вышла на задний двор и оперлась на плетень, выкроив себе несколько минут одиночества и напряжённых размышлений.

Она чувствовала себя бомбой – тикает внутри какой-то механизм, нельзя выключить, и всё оно должно взорваться – и её тогда не будет, и его…

А если сбежать? Вернуться к матери… уехать с ней в город… оставить всё, как есть…

Неужели же он мёртвый? Ведь он ест и, когда не замедляет время, на ощупь тёплый – она же его за руку держала, и рука была тёплой! Это живой человек! Так не бывает!

Выходит, он старше Лебёшки? На вид – разве, что на год… Но, наверное, на самом деле старше – он же время замедляет…

И что теперь? Неужели же он попросит её? Нет, наверняка он не захочет…

Крестить… Она даже ни одной молитвы не знает… Говорят, только священники могут крестить, в церкви…

Нет, конечно, он не захочет… он не попросит…

Но почему Лебёшке не уехать – куда-нибудь, подальше? И всем будет хорошо!…

Лебёшка вышла из хаты и подошла к ней:

– Ты –чего?

– Я… пойду домой, мне надо…

Хорошо, что Лебёшка её провожать не стала – не к чему ей знать, как Рика попадает в их мир. Дорогу девочка запомнила, поэтому в лес вошла быстро. Вошла – и остановилась.

Тихо как… Даже птицы не поют…

Мама с дедушкой, наверное, волнуются. Может, даже простили её. И она уже на маму не сердится. Ей даже извиниться не стыдно. Но возвращаться в дом – не хочется. Говорить не хочется. То, что действительно отрезало её от всех – не вчерашняя ссора, а эта страшная тайна. И не с кем посоветоваться, некому отдать свою проблему – как хочешь, так и решай…

И из этого замкнутого пространства только одно вело, как спасительная тропка: «потэрча тэбэ любыть».