Летучий корабль

Явились спеленутые мумии товарищей по несчастью. Группу затолкали в салон и рассадили на жесткие сиденья; взвыл с противным рокотом мотор, и земля в один момент ушла вниз. Звук двигателя бил по нервам; ударила сирена, косолапые товарищи один за другим исчезали в пустоте, и Павел в помраченном тоской осознании, как он бестолково жил все годы, понял, что обречен, — в этот момент сокрушительный удар в копчик выбросил его наружу. Свет опалил глаза, и он, обожженный вспышкой, рефлекторно заскреб руками воздух, ища опору, чтобы подняться обратно. Внутри что-то взорвалось; он погрузился в такое физическое неудобство, что пропал даже страх. Потом его дернуло, и он закачался на стропах в восторге, потрясающем измученный переживаниями организм. Небо было синим, горизонт — голубым и дымчатым, а поселок выглядел с высоты как остатки мусорной кучи, которую сгребли гигантским совком, продавив в поверхности ошметки и борозды. Следя, как заворачиваются края горизонта, Павел впитывал каждой клеточкой тела высотный воздух. Но безвольное снижение не давало упоительной власти над небом, которую он испытал на ялтинском берегу. Он ощущал себя безответной игрушкой воздуха — и, когда земля придвинулась, забыл, как держать ноги, и свалился неудачно, ужаснувшись хрусту то ли в амуниции, то ли в кости.

Ковыляя и прихрамывая, Павел возвращался домой. Восторженное настроение перегорело в избытке впечатлений. Ступив из электрички на вокзальный перрон, он вздрогнул от боли в боку и задумался о худшем, заранее подбирая слова, чтобы объяснить возможно сломанное ребро, — рассказать правду ему, в предвидении родительской истерики, даже в голову не приходило. Он стоял у столба и собирался с силами перед рывком в метро; прямой взгляд неприятно уперся в него из толпы, и когда он узнал Машу, чья изящная головка венчала приподнятый воротник твидового жакета, то даже рассердился на себя, что некстати оказался на ее пути, словно умышленно сделал что-то неправильное.

Он прикинулся, что не заметил девушку, — опустил глаза и через минуту обнаружил у своих грязных ботинок на асфальте ее лаковые туфли с пряжками.

— Болит или плохо? — спросила она в лоб, отбросив ненужное приветствие. Обстановку она оценивала мгновенно — обессиленный Павел, который в другое время, выдержав достоинство, отстранился бы от малознакомого человека, проблеял что-то невразумительное. — Сейчас… такси найду…

Мелькнули ее низкие каблуки, и девушка исчезла.

— Где ж ты его… — скалясь, пробормотал вслед Павел, ни минуты не сомневавшийся, что в сутолоке вокзала, среди нахрапистых и бесцеремонных очередей с тюками и баулами воспитанное создание, конечно, не удержит свободную машину.

Он, вдыхая папиросный чад и угольный дым, восстанавливал дыхание, представлял, с какими испытаниями столкнется Маша на привокзальной площади, и удивился, когда вынырнувшая откуда-то девушка твердой рукой — как взрослый ребенка — провела его боковыми ходами в переулок и запихнула в бежевую "Волгу", а тронутый ее вниманием Павел, хотя такси не входило в его планы, подчинился.

— Может, в больницу? — спросила Маша, наклоняясь к заднему сиденью, и за расстегнутой пуговицей ее шелковой блузки блеснула золотая цепочка.

— Нет, — выдавил Павел, испугавшись ее командного голоса — и ее глаз, в которых светилась ненужная ему улыбка. — Домой…

Глядя, как за окном проплывают фасады московского центра, он, еще гордясь — по инерции, — что получил новый опыт, уже клял себя за глупость. Он напрасно понадеялся, что мистическое впечатление повторится само, на автомате, и проворонил, о чем его инструктировали, нарвавшись на немедленную расплату, — однако неприятнее всего в нем отозвался спасительный Машин поступок, и Павлу, который еще ежился от пронизывающего Машиного взгляда, категорически претило, что девушка вторгается в его судьбу.

Доехали до дома. На сумеречной улице горели фонари, но, войдя в подъезд, Павел попал в темноту, где пахло засоренным мусоропроводом. Он чиркнул спичкой; неяркое пламя выхватило из тьмы двери и раскиданные по ступеням огрызки, — потом огонек, испустив едкий дым, погас. Павел постоял, глядя на оконный прямоугольник; болела нога, болело ребро, и грудь щемила тоска привычного уже одиночества, в последнее время не оставлявшего его ни на работе, ни дома, ни в идиотских начинаниях, ни в мимолетных интрижках. Московские друзья отдыхали, кто где, а институтское общежитие разбежалось по домам. Он так привык, что Игорь всегда рядом, что уже жалел, что уехал из Ялты.

Но его приключения не закончились. Когда он, мечтая, как завалится на диван, переступил порог квартиры, Анна Георгиевна, многозначительно мигнув, предупредила:

— У тебя гости.

В комнате пахло едкими духами. У стола сидела Лена — Игорева одноклассница, безнадежно влюбленная в своего кумира с начальной школы, — и, постукивая пальцами по глянцевым страницам, листала альбом "Русский музей". Когда Павел вошел, Лена подняла голову, и в свете лампы заиграли мелкие кудряшки ее золотистых волос.