Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт

Водитель тщательно оглядел Кляйнцайта, закурил, глубоко затянулся.

– Я спросил, как проехать на Мавританскую площадь.

– А потом ты сказал, что это доставка…

– Из «Мортон Тейлор». Ты что, инспектор какой-то или кто?

– Извини, – сказал Кляйнцайт. – Я странно слышу. – Он бросил взгляд на борт фуры. На нем трехфутовыми буквами значилось достаточно безобидно: МОР И ДЕМОН. – Мавританская площадь – это где-то в Сити, – сказал он. – Тебе надо развернуться и ехать назад, как ехал, прямо по набережной мимо моста Блэкфрайарз и на Виктория-cтрит, а там опять спросишь.

– Приветик, – сказал водитель. Фура тронулась.

– С удовольствием, – ответил Кляйнцайт. Он шел дальше мимо достопримечательностей своих пробежек, мимо моста, телефонной будки, светофора, на ту улицу, что вела к аптекарскому огороду. Здесь он повернул и пошел обратно, думая по-афински, поабзацно и на ключный лад. Впереди в отдалении сквозь бурую листву и желтую уходили прочь дети, больше не его. Вот так мы это и делаем, произнесла Память. Все уходят прочь.

Я забыл, как все ждет у реки по утрам, сказал Кляйнцайт. Он быстро подумал как можно более по-афински, выстроил своих гоплитов впереди в тонкую красную линию, маршем дошел до дому, позавтракал, взял сидушку, глокеншпиль, Фукидида, желтую бумагу, стихи и абзац, положил в карман ключ и отправился в Подземку.

В поезде он прочел об осаде Платей, пелопоннесцы насыпали снаружи курган, платейцы изнутри надстроили стену. В те дни трусов не было, подумал Кляйнцайт. А ведь они даже не афиняне.

На своем месте в коридоре он приклеил к стене два свои стихотворения и написал два новых: стих о зеленой бронзовой девушке и стих про «Мортон Тейлор». Две заключительные строки второго стиха ему прямо-таки понравились:

Опасность нависла ль, ошибся ль – иди И знай: «Мортон Тейлор» всегда впереди.

Эзотерика, подумал Кляйнцайт. Пусть их гадают. Пока он сидел, скрестив ноги, и писал на желтой бумаге, перед ним остановилась юная пара. Огромные оранжевые рюкзаки, джинсы, на шеях болтаются анкхи, ботинки для хождения через континенты.

– Гадаете? – спросила девушка.

– Постоянно, – ответил Кляйнцайт. – Пятьдесят пенсов.

– Ладно тебе, Кэрен, – сказал парень.

– Погадайте нам, – сказала Кэрен. Она дала Кляйнцайту пятьдесят пенсов.

– Так, – сказал Кляйнцайт. – Напишите свои имена на желтой бумаге.

Они написали имена: Кэрен и Питер. Кляйнцайт разорвал бумагу, растряс клочки, выронил их на пол, перемешал.

– Путешествие, – произнес он.

– Да ладно, – сказал Питер.

– Поиск, – продолжал Кляйнцайт. – Запутанный путь, долгие исканья, много находок. Место сева и урожая. Свет свечи, домашний хлеб, братство искателейединомышленников, гармония с собой и с окружающей средой. Покой, но вечно внутреннее исканье.

– Вместе? – спросила Кэрен.

– Вместе, – ответил Кляйнцайт, – но не обязательно в том же месте.

– Фантастика, – сказала Кэрен.

– Хрень, – сказал Питер. Они ушли.

Быстрые пятьдесят пенсов, подумал Кляйнцайт и написал на желтой бумаге объявление:

ПРЕДСКАЗЫВАЮ СУДЬБУ. 50 пенсов

Следующими появились две дамы, обе в черных брючных костюмах. Та, что покрупнее, была выше ростом и широка, смахивала на капитана клипера, у нее были короткие седые волосы, изо рта свисала сигарета.

– Пойдем, Эмили, – сказала она, когда другая остановилась. – Я хочу успеть в «Америкэн Экспресс», пока не закрылось.

– Но ты вечно куда-то хочешь успеть, стоит мне на минутку остановиться, – ответила Эмили, улыбаясь Кляйнцайту. С виду она была изящна, моложе другой, смахивала на любимицу экипажа того судна, чьим капитаном была крупная дама. – Стихи, – произнесла она. – Судьбу предсказывают. Как вы полагаете, что нас ждет?

– Ты узнаешь это скорее, чем он, – сказала ей крупная дама.

Эмили купила стихотворение и их судьбу. Кляйнцайт предсказал перемены и осуществление. Капитанша прикурила сигарету от той, которую курила. Эмили совсем замечталась, когда они уходили.

Любопытно, подумал Кляйнцайт. У тех, кто хочет, чтобы им предсказали будущее, будущее кажется предсказуемым.

Дальше была пожилая американская пара. Два стихотворения и судьба. Кляйнцайт глянул на их самодельные сандалии, вручную связанные носки, западный кожаный галстук-ремешок у мужчины на шее, его внушительное фотографическое оборудование, трехфутовый телеобъектив. Новый подъем в области личностного роста, сказал Кляйнцайт. Возможно, искусства. Керамика, возможно. Графика. Не сходя с места он решил, что всегда будет называть ремесла искусствами, а фотографию графикой. Их изумило его прозрение.

Следом настало затишье, Кляйнцайту впервые за все утро выпала возможность поиграть на глокеншпиле и подумать насчет ключа. Случится сегодня, подумал он. Человек, бросивший ключ, сегодня заговорит со мной. Кляйнцайт не подпустил ум к мысли о следующем абзаце, который собирался написать. Пусть случится. Где-то завопил голос: «Хо хо, пусть случится, чится, чится».