Лев Спарты

Эфоры встали. Они обменялись взглядами. Их надежды обсудить свои проблемы и объявить о решении до того, как кто-нибудь успеет им помешать, остались в прошлом. Им был неприятен сам вид царя Леонида, уставшего и неопрятного, все еще вытирающего пыль из покрасневших глаз.

Леонид повернулся к Леотихиду и поклонился. Его соправитель встал и вернул поклон.

Леонид обратился к скамьям эфоров.

– Приветствую вас, друзья.

В ответ они пробормотали робкие приветствия.

– Я должен прервать речь моего друга Ксенафона, – сказал Леонид, – чтобы сообщить вам о новостях, имеющих величайшее значение. Знаю, вы простите мне мою невежливость, когда узнаете о решениях, которые были приняты нами в Коринфе.

Он быстро посмотрел на каждое из непреклонных старческих лиц, понимая, что они уже приготовились ненавидеть его и препятствовать ему всеми доступными им способами.

– Я принес клятву собранию в том, что Спарта возглавит объединенные греческие силы в этой войне за ее жизнь и честь.

Их лица подтвердили его ожидания. Ответ последовал из уст Ксенафона.

– Ты поклялся, не посоветовавшись с нами?

– У меня не было времени, решение должно было быть принято безотлагательно. Не было и возможности посоветоваться с вами. Проявить колебание в тот момент было бы предательством нашего дела.

– Ответственность за это решение в любом случае лежит на нас, – со злостью произнес Ксенафон.

Леонид встал и расправил плечи, стряхивая прочь усталость.

– Во время войны царь должен принимать решения по всем военным вопросам. Уверен, царь Леотихид поддержит меня.

Леотихид заерзал на своей скамье.

Ксенафон злобно изрек:

– Во время войны – да. Но война еще не объявлена! Только совет вправе объявлять войну.

– У совета нет другого выбора, когда над Грецией нависла угроза рабства. И если у кого-нибудь в этом зале проскользнула мысль о том, чтобы поклониться персам и преподнести им в знак смирения землю и воду…

– Нет! – вскричал Ксенафон. – Этот вопрос не поднимался. Никто не собирается договариваться с Ксерксом. Но мы не готовы и к тому, чтобы договориться с афинянами.

– В этом – единственная наша надежда, – произнес Леонид. У него был заготовлен еще один удар, который должен был вызвать очередной шторм. – В любом случае, клятва была произнесена, и спартанцы будут сражаться в Фермопилах.

Один из эфоров в замешательстве посмотрел на другого. Он пробормотал вопрос, другой покачал головой.

Но Ксенафону не нужно было объяснять, где расположены Фермопилы.

– В проходе, который защищает Афины?

– В проходе, который защищает сердце Греции, – проревел Леонид. – Сердце Греции, ее жизнь и честь!

Ксенафон захлебнулся от ярости. Позади его встал на ноги еще один эфор. Он лучше владел собой, и все-таки в его голосе прозвучали ноты холодной злости.

– Это слишком далеко от нас, – произнес он. – Это напрямую поможет Афинам, и только косвенно – Спарте, если вообще поможет. Давайте защищать самих себя, а не этих декадентствующих болтунов! Мы должны встать у Коринфского перешейка: там мы сможем сдержать натиск персов на узкой полоске земли. Там мы сможем наверняка защитить себя…

– Позволив персам растоптать на своем пути Афины? – возразил Леонид.

– А что нам Афины? Ни один спартанец не согласится сложить голову так далеко от родных мест. Спартанская кровь не будет пролита в Фермопилах…

– Спартанцы будут сражаться там, – взорвался Леонид, – верные данной клятве… даже, если мне придется спорить с вами, пока не скроется луна и на смену ночи не придет новый день!

Он посмотрел на царя Леотихида, взывая о поддержке. Но Леотихид отвел глаза в сторону.

На протяжении последних трех дней Леонид не жалел себя, как не жалел своих любимых скакунов, и сейчас он находился на пределе своих физических сил. Когда, в конце концов, превозмогая усталость и пытаясь совладать с яростью, царь вышел из зала совета и добрался до портала дворца, он едва понял, что находится у себя дома.

Он направился к единственному человеческому существу, способному утешить его в эту минуту. И даже войдя в спальные покои супруги, он едва удержался от желания свалиться на скамью. Его мысли были расстроены усталостью, он пытался уцепиться за какую-нибудь идею, но она тут же ускользала от него.

А потом прохладная рука Горго опустилась на его лоб.

– Любовь моя, ты измучил себя сверх всяких пределов.

При звуке ее голоса он поднял глаза. И встал на ноги.

– Я даже не поприветствовал тебя. – Он поцеловал ее, чувствуя себя грязным и ожесточенным на фоне ее нежной свежести. – Прости.

– Ты впервые, – произнесла она, – не зашел поприветствовать меня перед тем, как отправиться к совету.

Произнесенное не было упреком: она волновалась за него.

Леонид отстранился от нее, снял пыльный плащ и бросил его на скамью.

– Упрямые старики! Престарелый Ксенафон не может простить смерть своих сыновей, погибших в сражении с афинянами, когда твой отец был на войне.

– Мертвых детей нелегко забыть, – нежно сказала Горго.

– Прошлые обиды должны быть забыты, если мы хотим, чтобы Греция пережила это лето! Его душевная боль перешла в будоражащее нервное возбуждение. Он начал мерять шагами комнату.