Лев Спарты

Пентей подошел к двери и улыбнулся дочери. Потом он улыбнулся Теусеру, и это была улыбка отца при виде любимого сына. Она придала Теусеру сил. Он взял Эллу за руку и ввел ее в государственный зал. Потом она остановилась рядом с отцом, а Теусер быстро прошел к царю. Пол казался безбрежным, расстояние – бесконечным. В конце концов, он остановился перед Леонидом. Теусер слегка поклонился и посмотрел в лицо, которым так восхищался, – лицо царя, который умеет улыбаться, шутить, поддаваться человеческим эмоциям и в то же время оставаться воином, не знающим себе равных.

Он не увидел ответных чувств на лице Леонида. Когда губы царя раскрылись, ими отрывисто, словно проклятие, было произнесено только одно слово.

– Говори.

У Теусера перехватило горло.

– Господин, в связи с тем, что мой отец находится по семейным делам во Фракии, я прошу твоего разрешения жениться на Элле, дочери Пентея. Похоже, он задерживается из-за войны.

Леонид посмотрел ему в глаза. Возможно, он пытался обнаружить в них какую-то тайну – поймать малейший намек, и вытащить его туда, где его смогут рассмотреть все присутствующие.

Потом Леонид произнес:

– Твой отец – Кирилл.

– Конечно. Было ли это очевидное для всех собравшихся банальное утверждение формальностью, которая должна быть соблюдена?

– Агафон может сообщить нам некоторые новости о нем.

Агафон вышел вперед. Рубцы на его руках и шее побелели, а шрамы на лице в один прекрасный день перестанут натягивать кожу вокруг рта.

Он сказал:

– Когда я был в плену у персидского царя, я видел твоего отца.

– Моего отца? Схваченного…

– Он был среди предателей, – ровным голосом произнес Агафон.

Теусер не понял – то ли все вокруг сделали резкий вдох, то ли этот звук вырвался из его собственного горла и отозвался эхом в его голове.

Должно быть, он, и только он один сказал:

– Это не может быть правдой.

– Он сам признался мне в этом, – ответил непоколебимо Агафон.

Теусер был слишком ошеломлен, чтобы говорить. Он был не в состоянии задавать вопросы. Лицо Агафона свидетельствовало лучше любых аргументов, превалировало над любыми сомнениями. Слов не было. И когда Агафон отступил назад, не осталось ничего, кроме эха его обвинений.

Леонид произнес:

– Тебе известен закон, Теусер. Сын предателя не может быть спартанцем, не может он и жениться на спартанке.

Теусер невольно повернулся и успел увидеть, как падающая Элла цепляется за своего отца. Она трясла головой, и Теусер почувствовал, как его собственная голова опустилась и затряслась, издавая беззвучное отрицание невозможного.

Он опять повернулся к царю.

– Господин, бессмертными богами заклинаю, прошу дать мне возможность стереть мое бесчестье на поле битвы.

Впервые за это время он увидел, как на лице Леонида промелькнуло сочувствие. Знакомое выражение дернулось за жесткой маской, словно мечущаяся тень. Но спустя мгновение, маска вновь застыла на лице Леонида. Он был царем, и он был спартанцем.

– Ты мне нравишься, Теусер, – произнес он холодно, – но во время войны царь не вправе поддаваться роскоши эмоций. Ты будешь предан суду и понесешь наказание за преступление твоего отца.

Всхлипывания Эллы были единственными звуками, которые продолжал различать Теусер, они были тем, что связывало его с этим миром. Должно быть, она выбежала из зала, потому что, когда гоплиты вышли вперед и окружили его кольцом, развернув для выхода наружу, ее уже не было видно. Она исчезла… она была потеряна… все, что имело для него какое-нибудь значение, было безвозвратно потеряно.

Он не верил в то, что ему сказали об отце. И в то же время он не мог поверить, что друзья, с которыми он боролся и дрался, с кем он смеялся и занимался розыгрышами, ведут его к бесчестью с хмурыми и презрительными лицами. Такова была спартанская подготовка. Вот как поступают с преданным и верным воином, оговоренным шпионом, который…

Он не позволил себе углубляться в такие мысли. Он знал, что Агафон не был лжецом. И еще он знал, что каким бы глубоким ни было его отчаяние, он никогда не сможет поставить под сомнение правильность взрастившей его спартанской системы.

Эти гоплиты были его друзьями и товарищами. Ему оставалось только молиться, чтобы они снова стали таковыми.

И он продолжал молиться, даже когда сдерживая слезы унижения, почувствовал, как с его плеча срывают красный плащ.

Когда, сжатый твердыми руками, Теусер лишился волос на голове, он сказал себе, что это – его земляки и что он на их месте сделал бы то же самое. Ибо таков был Закон.

Они вывели его за город, и по дороге за ними увязалась целая толпа. Она состояла в основном из женщин и детей; несколько примкнувших мужчин с отражающимся на их лицах чувства стыда были не в силах оторваться от зрелища спартанского изгнания.

Они остановились у оливковой рощи на границе города, откуда тропинки уходили в сторону угрюмых Тайгетских гор. Командующий группой офицер стал перед Теусером.

– По законам страны, – хрипло сказал он, – ты навсегда изгоняешься из Спарты. Теперь ты можешь идти.