Лев в Москве. Толстовские места столицы

Издевались над Шаликовым по-всякому, именуя то Вралевым, то Вздыхаловым, то Нуликовым, или просто кондитером литературы (два последних выражения принадлежат одесситу В.И. Туманскому). А процитированное нами сочинение приписывается Пушкину с Баратынским. Александр Сергеевич, не удовлетворившись словесным шаржем, набросал еще и карикатуру на Шаликова, в которой подметил его характерные черты: малый рост, большой нос и пышные бакенбарды; в руках он держит лорнет, с которым не расставался, а на носу у князя – цветочек (Шаликов носил его в петлице фрака). Шарж оказался весьма точным, таким князь и остался в памяти многих москвичей, толпой, «с любопытством, в почтительном расстоянии» шедших за «небольшим человечком» Шаликовым во время его прогулок по Тверскому бульвару. Князь «то шибко шел, то останавливался, вынимал бумажку и на ней что-то писал, а потом опять пускался бежать». «Вот Шаликов, – говорили шепотом, указывая на него, – и вот минуты его вдохновения».

Но для Толстого Шаликов был интересен, прежде всего, как автор «Исторических известий о пребывании в Москве французов», изданных в 1813 году – это было одно из первых изданных свидетельств о недавно закончившейся Отечественной войне 1812 года и о таком важнейшем ее этапе как оккупация Москвы французскими захватчиками в сентябре – октябре 1812 года. Этой книгой Толстой пользовался при создании «Войны и мира» – ведь написана она была очевидцем. В 1812 году Шаликов не смог по финансовым причинам покинуть Москву, и вся французская оккупация прошла под его окнами. Как объясняет он в сочинении, выехать из Первопрестольной ему не позволили «патриотическое честолюбие, вместе с другими обстоятельствами, с другими случаями, обеспечившими Сочинителя, решили его остаться в Москве, удержать свое семейство». Шаликов не пошел на службу к оккупантам, своими глазами увидев то, о чем впоследствии многие смотревшие на него через губу коллеги судили да рядили лишь с чужих слов.

Название произведения Шаликова вполне соответствует его содержанию. Написанное к тому же литературным, чуть ли не былинным (по сегодняшнему времени) языком, «Историческое известие» читается не просто как воспоминание, а служит ярким и самобытным документом эпохи. Даже В.К. Кюхельбекер, называвший Шаликова «плохим писакой», несущим «великолепную ахинею», тем не менее отмечал, что не мог без слез читать «Историческое известие о пребывании в Москве французов». А П.Е. Щеголев писал, что «Единственное произведение Шаликова, имеющее некоторую цену, – “Историческое известие о пребывании в Москве французов 1812 года”». Свой голос в пользу ценности сочинения Шаликова подал и Толстой, назвав его «редкостью».

Но когда Лев Николаевич посещал дом на Страстном бульваре, Шаликова уже не было в живых (он скончался в 1852 году, в 84 года). Писатель приходил сюда к другому редактору – Михаилу Никифоровичу Каткову, зятю Шаликова и чрезвычайно влиятельному публицисту и общественному деятелю консервативных взглядов (как писали в советское время – реакционных). Впрочем, консерватором Катков не родился – поначалу он исповедовал вполне себе либеральные взгляды.

Катков, образно выражаясь, в качестве приданого за дочерью Шаликова Софьей получил еще и редакцию «Московских ведомостей», которую он возглавлял дважды: в 1851–55 и 1863–87 годах. А в 1863 году совместно с П.М. Леонтьевым он еще и арендовал эту газету у университета. «Катков настолько ограничен, что как раз годится для публики», – записал Толстой в дневнике 25 апреля 1861 года, а вот супруга его пользовалась у Льва Николаевича авторитетом: «Жена Каткова – они за нее стыдятся, а она умнее их всех, она мать», – запись от 24 августа 1862 года. И в этой своей оценке Толстой расходился с мнением московского света, ибо, по общему мнению, княжна Софья Петровна, урожденная Шаликова, «тщедушная, маленького роста, она была очень дурна собой; образование ее не шло далее уменья болтать по-французски, но все бы это еще ничего, если бы не образцовая ее глупость. Чем могла она подействовать на такого человека, как Катков? Княжеский ее титул ровно ничего не значил, состояния она не имела никакого: Шаликовы, без всякого преувеличения, находились чуть не в нищете. Ф.И. Тютчев по поводу этого странного союза человека не только умного, но почти гениального, с глупою женщиной заметил однажды: “Que voulez vous, probablement Katkow a voulu mettre son esprit a la diette [Что же, вероятно, Катков хотел свой ум посадить на диету (фр.)]”. Сколько лет я был связан тесною дружбой с Михаилом Никифоровичем, но никогда не мог сойтись с его супругой; она положительно действовала мне на нервы. Глупость кроткая, безобидная, пожалуй, примиряет с собой, другое дело глупость с претензиями, которых у Софьи Петровны Катковой было очень много и самых нелепых», – сообщал Евгений Михайлович Феоктистов, писатель и главный цензор царской России (в 1883–1896 годах).