Лев в Москве. Толстовские места столицы

XIX век вообще был временем возрождения древних архитектурных стилей, как на Западе, так и на Востоке. На основании изучения архитектуры древнерусских храмов Тон создал свою особую архитектуру, идея которой настолько понравилась императору Николаю Павловичу, что он распространил ее на всю остальную Российскую империю.

Другая же часть общества, представлявшая демократическое крыло, усматривала в произведениях Тона лишь «материальное воплощение реакционной политики режима Николая I» и отказывалась признать за ними сколько-нибудь существенные художественные достоинства. В укор Тону ставилось то, что на самые высокие ступени архитектурной иерархической лестницы (а тех, кто взбирается на эту лестницу, в России традиционно не любят) ему помогла поддержка императора. Стиль Тона в полной мере отражал идеологическое содержание правительственной программы «Православие, самодержавие, народность». Официально она известна как «Теория официальной народности» (сокращенно ТОН). Вот какое редкое совпадение, попробуй после этого не поверь в предначертания судьбы человека, основанные на его имени или фамилии.

Это была широко известная в ту пору теория министра просвещения Сергея Уварова, согласно которой велась борьба со всяким инакомыслием, особенно навеянным с Запада. Негативное отношение к творческому наследию зодчего стало позднее характерным и для советского периода; это послужило одной из причин того, что многие культовые здания, построенные по проектам Тона, были безжалостно снесены, в т. ч. Храм Христа Спасителя, где неоднократно бывал Толстой.

В некоторых биографиях писателя встречаются утверждения, что он не любил железную дорогу, приводя в качестве доказательства его же слова: «Где нет железных дорог, там люди меньше теряют времени в пути, чем там, где есть железные дороги, потому что здесь народ ездит без надобности. Это приучает к безделью». Но думается все же, что к Николаевскому вокзалу писатель относился лучше, чем к тому, в честь кого этот вокзал был назван, причем в обеих столицах, т. е. к императору Николаю Павловичу. Отношение это – резко негативное – сформулировано Толстым в обличительной статье «Николай Палкин» 1887 года, где повествуется о строгих телесных наказаниях в армии, когда провинившихся солдат зверски и нещадно били палками, пропуская через строй и доводя до смерти. Описывая заведенные при Николае I порядки, Толстой не выбирает выражений: «Какие-то звери, с Палкиным во главе». Естественно, что цензура запретила публикацию и распространение столь острого памфлета, и, естественно, что это вызвало еще больший интерес к нему в обществе. В основу статьи положен реальный рассказ старого солдата николаевской эпохи, услышанный писателем в 1886 году во время остановки по пути из Москвы в Ясную Поляну. Благодаря Толстому прозвище Николая I – «Палкин» – так крепко пристало к царю, что без него он уже и не воспринимается. А заканчивалась статья призывом: «Опомнитесь, люди!».

Но иногда и Лев Николаевич находил повод опомниться – т. е. вспомнить давно забытое. В дневнике Софьи Андреевны от 11 августа 1902 года отмечен рассказ писателя о событиях почти полувековой давности: «Лев Николаевич рассказал, как он попросился в Севастополь в дело, и его поставили с артиллерией на четвертый бастион, а по распоряжению государя сняли; Николай I прислал Горчакову приказ: “Снять Толстого с четвертого бастиона, пожалеть его жизнь, она стоит того”. Запись эта дала завистникам повод укорить Льва Николаевича за неблагодарность: вот, мол, царь жизнь Толстому спас, убрав его с наиболее опасного участка боевых действий обороны Севастополя, а он его обидным словом “Палкин” увековечил. Несправедливо!»

Рассказывая о неожиданном добросердечии царя, Толстой ссылался на сведения, полученные от своей двоюродной тетки Александры Андреевны, воспитательницы внучки Николая I. А в ответ на вопрос собеседника о причинах такого приказа, добавлял: «Просто – при дворе читают, хвалят… А где он? Ах, под Севастополем! Ma chère, как опасно! Надо его перевести». Якобы императору понравился рассказ «Севастополь в декабре», вот он и позаботился о его авторе. Однако пытливый биограф писателя Гусев утверждал, что Николай I не мог прочитать этот рассказ, ибо Лев Николаевич закончил его спустя два месяца после смерти царя. Что же касается следующего самодержца – Александра II – то он этот рассказ видел, но уже после того, как Толстого перевели с батареи. Вот такая запутанная история, которая, тем не менее, не опровергает заботливых слов Николая Павловича о Толстом. Возможно, они были вызваны не впечатлениями от рассказа, а иными причинами.