Лягушки

– Этот-то? – Острецов оглядел мужика, сердитость ушла из его глаз, и можно было подумать, что заинтересовавшая гостя личность хозяину приятна, они будто бы друзья, во всяком случае, видимо, отношения у них сложились беззаботно-весёлые. – Этот-то? Это наш шутник и забавник. Пан. А может, Сатир. А может, Силен. Он и сам себя то и дело путает.

Высказав одобрение шутнику и забавнику, Острецов взял и погладил тому мохнатую голову, может, даже позволил себе почесать шерсть возле рожков, вдруг там завелись насекомые. Ковригина не удивили бы ответные проявления чувств существа из кущ и полей под Афинами или Римом (не исключались и Зыкеевы грибные заросли), копытом козлиным, скажем, тот мог затопать и тем самым выразить удовольствие. Но мастер подсветки речного двора был чуток и луч прожектора направил в ниши с Каллипигой и Паном, дав возможность Ковригину понять, что перед ним не замерший мужик и не чучело, а именно мраморное изваяние, разные оттенки камня были, видимо, использованы скульптором для передачи особенностей персонажа.

– Он никуда не пропадал в последние дни? – спросил Ковригин.

– А куда ему пропадать и зачем? – удивился Острецов. – Ему и здесь снятся мозаичные сны. Нет, как стоял здесь, так и стоит.

– Странно, – пробормотал Ковригин. – Странно…

Впрочем, что в нашем мире можно было бы посчитать не странным?..

– Чтоб и вам хотелось! – сейчас же услышал Ковригин. И прозвучало это будто бы с греческим акцентом. Или с древне-римским. Хотя различать особенности античных акцентов Ковригин не взялся бы.

– Что вы сказали, Александр Андреевич? – обеспокоился Острецов.

– Ничего. Я молчал. Возможно, кто-то произнес тост в Рыцарском зале, и сюда донеслось.

Тут же мраморный, с бурыми и черными вкраплениями камня, мужик подмигнул Ковригину: мол, всё путём. И заржал.

– Александр Андреевич, извините провинциала, – смиренно произнёс владелец (если он и впрямь владелец) Журина, домов в Шотландии, под Малагой и ещё неизвестно где. – Ваши интересы сейчас исключительно в Рыцарском зале, а я вас надолго отвлёк своим эгоистическим любопытством. Сейчас я препровожу вас к развлечениям, а сам займусь случаем с Каллипигой и площадью имени Каменной бабы. А потом мы как-нибудь вернёмся к разговору о Журине… Надеюсь, отыщутся записи и чертежи вашего батюшки. И ещё. Это мелочь. Но… Сейчас, я знаю, вы будете изучать подробности судеб не только Марины Мнишек, но и, скажем, царевны Софьи Алексеевны, Петровой сестры, может, и пьесу напишете… Личный мой интерес к Власьеву и стрелецкому полковнику Сухареву, если что обнаружится в архивах о них неожиданное, нижайше прошу сообщить мне об этом. Естественно, труд ваш и любезность сотрудничества со мной будут оплачены согласно моим финансовым возможностям… Конечно, неловко говорить об этом творческому человеку, но времена такие…

Ковригин выговорил в ответ нечто вежливо-обещающее.

Острецовым был подан ведомый ему сигнал, и под балкон южного фасада явились дворцовые служители промежуточной породы, явно без добродетельной выучки, если им и доверяли подавать завтраки хозяевам и гостям, то изящного произнесения слов «Овсянка, сэр!» от них ожидать пока не следовало. Один из них стал проводником Ковригина, другой открыл перед Острецовым экран ноутбука, и на нём высветилась площадь имени Каменной Бабы.

При возвращении в Рыцарский зал Ковригин вспоминал. Ацтеки. Лягушка по имени Тлальтекутли. С клыками и когтями на лапах. Не зверь это никакой! Не зверь! И не лягушка! Земля! Именно такой представляли ацтеки Землю!

Впрочем он, Ковригин, мог и напутать…

25

В Рыцарском зале ацтеки с лягушками и даже прекраснозадая Каллипига с нагловатым, но упорным голым мужиком были мгновенно забыты.

Над Большой Рекой было тихо и грустно, а здесь всё будто бы звенело, звякало и куралесило. Но вскоре Ковригину стало понятно, что не всё куралесило. И не все. Иные и грустили. Или даже дремали. Отсутствие Ковригина мало кого озаботило. Ну, если двух-трёх человек. Натали Свиридова, хотя и изобразила недовольство возмутительным поведением кавалера, ей обязанного столь шумным успехом и признанием, без него явно не скучала.

– Садись, садись, озорник! – распорядилась Свиридова. – И сдвинем бокалы! За нашу с тобой молодость!

– А-а! – поднял голову звезда театра и кино Пантюхов. – Караваев явился. Васенька, сейчас примется читать сонеты. Это уместно под готическими сводами.

– Пантюхов! – рассмеялась Свиридова. – Тебя сбросят с башни в ров на съедение львам! Хотя львы, возможно, тобой и побрезгуют. Здесь нет Караваевых. Это Сашенька Ковригин, автор пьесы «Маринкина башня»!

– Не всё ли равно! – определил Пантюхов. – Ковригин. Караваев. «Польское мясо». А вот львов во рву нет. Ров залит шампанским. А у меня с него икота и изжога. Хозяин, видно, у нас непьющий, не знает, что употребляют русские мужики. Как только такие извращенцы зарабатывают миллионы? Его же и в сауны не пригласят для доверительных контактов, и не позовут играть в бильярд при открытом буфете. Хорошо ещё хоть сидр не выставил!