Лягушки

– Ты, Пантюхов, несправедлив. Или невнимателен. Вон там коньяки с арманьками, ликёры из монастырских погребов. А справа от камина стойка именно с русскими напитками. Там принимают заказы от самого Головачёва.

– Ещё бы! Это же генерал Люфтваффе! – обрадовался Пантюхов. – Его вкусы известны всем!

– А пока ты дрых, приносили подносы с раками местного проживания и синежтурское пиво.

– И долго я дрых? – спросил Пантюхов.

– Уже и шелуху от раков убрали…

– Человек! – воскликнул Пантюхов, – и пальцы поднятой им руки защелкали удивительно громко. Будто кастаньеты.

– Есть пожелания? – сейчас же возник вблизи Пантюхова ловкий человек, вовсе не похожий на вчерашнего гарсона-консультанта из «Лягушек» Дантона-Гарика. Но, возможно, тоже Гарик.

– Чтобы было всё, как у нашего генерала Люфтваффе! – трубным голосом пожелал Пантюхов. – Кстати, этот генерал у меня в подчинении. Военная тайна. Но я вам её открываю.

– Слушаюсь! – и каблуки ловкого человека произвели звуки служебного понимания.

Очень быстро Ковригину стали прозрачны характер и сюжеты дружеской беседы. Видимо, в словах хозяина, предварявших застолье и брожение званных по просторам зала, было высказано пожелание спектакль не обсуждать и не оценивать тостами. То есть посчитать сегодняшний спектакль как бы рутинным и проходным. Или промежуточным. И всё. И хватит. Комплиментами же, особенно в стилистике кавказских восхвалений, не заниматься. Это и не корректно в присутствии московских профессионалов. Да и сглазить можно обещанные гастроли, и остудить горячее будто бы пока одобрение работы синежтурских служителей Мельпомены. Предположения Ковригина были подтверждены Свиридовой.

Да, так и было. И было сказано: веселитесь, развлекайтесь, общайтесь по интересам. И хорошо бы без сценического драматизма и швыряния трагиками любовников в оркестровую яму. Забудьте про театр, вы здесь – в буфете. Со скатертью-самобранкой и возможностью любую жажду утолить и ублажить любое чрево. Заказывайте, не стесняйтесь. Все пожелания будут исполнены.

А Пантюхов утонул в шампанском и продрых до тех пор, пока не вернулся с прогулки Ковригин.

– Ну уж и не совсем продрых, – сказал Пантюхов, отламывая клешню рака. – А кое-что и видел. Вот, скажем, Караваев, тебя то и дело пытались обнаружить две девицы, барышни-крестьянки из крепостного театра, глазищами зыркали, вызывая недовольство милейшей по сути своей Натальи Борисовны, а тут будто бы стервы ревнивой…

Ковригин словно бы получил разрешение узнать, откуда на него зыркали, но увидел лишь дебютантку Древеснову, та, заметив его интерес, аж подпрыгнула и сдула с ладошки, посчитаем, воздушный поцелуй.

– Мыльный пузырь из жестов Монро, – сказала Свиридова. – А ты, Сашенька, не туда смотришь. Ты ищешь красный бархат, а на ней уже голубой маркизет… Стало быть, ты не до такой степени одурел, раз не способен и затылком почувствовать, где и с кем увлекшая тебя женщина. И это меня радует…

«Почувствовал, – подумал Ковригин, – почувствовал! И надо сейчас же отправиться к ней!»

Но Натали опустила ладонь на руку Ковригина и словно бы наложила на неё оковы.

– Посиди, посиди, – нежной и мудрой подругой (или даже опекуншей) произнесла Свиридова. – А ты, Пантюхов, ведёшь себя чрезвычайно неучтиво. Где твой трагик Сутырин? Валяется, небось, где-нибудь. Головачёв и тот сидит замороженный. Но он пока ещё в точке возврата. Губы облизывает. А тебя, Пантюхов, несомненно, сбросят в ров.

– Может, и сбросят, – согласился Пантюхов. – Но прежде одарят Аленьким цветочком.

– Каким ещё Аленьким цветочком? – насторожилась Свиридова.

– Все тут только и ждут, что каждого из них одарят Аленьким цветочком. А может, кого и Аленьким цветком. Я же предпочёл бы, чтобы меня определили почивать в дамские покои Синей Бороды. Или хотя бы под бок к тебе.

– Ты дряхл, как пророк Мельхисидек! – сказала Свиридова.

– Вот бы и проверили, – сказал Пантюхов. – Кстати, а какая тебе отведена опочивальня?

– Где-то в Северо-восточной башне. Проездной. А тебе-то что?

– А ты знаешь, символом чего признавалась замковая башня, в особенности если в ней имелся проезд во двор?

– Что-то, Пантюхов, прежде образованность твоя совсем не давала о себе знать.

– Это оттого, что вы – недалёкие и высокомерные существа и добродетели в иных людях разглядеть не умеете, – глаза Пантюхова стали хитрющими. Впрочем, он вызывал сейчас у Ковригина мысли и о Собакевиче. А Пантюхов продолжил: – Где-то в южной Франции или в Баварии, скорее в Баварии, после пивного праздника, а потому и помню всё в светло-коричневых тонах, завезли нас, гастролёров, в какой-то замок на горе и там приобщили к знанию. Так вот, по средневековой символике замок с башней, тем более укреплённый, отождествлялся с телом женщины, которую любовник должен уметь взять приступом. А проем для ворот башни соответственно с…

Тут просветитель будто бы застеснялся публичного неприличия и стал шептать Свиридовой на ушко.

– Чего? Чего? – поморщилась Свиридова.