Лягушки

– Нынешний случай – весь игра. Для вас, возможно, чрезвычайно серьёзная игра, для меня – подыгрыш, надеюсь, дающий повод для развлечения. Я человек увлекающийся и, мягко сказать, не идеальный. Часто и неразумный. Сюжет и правила вашей игры, с преображениями в китаянку в частности, мне неизвестны. Если пожелаете, объявите мне о них, если не пожелаете, ну и ладно. Сам выстрою догадки. Если вас устраивает мое предложение завтра же отправиться в ЗАГС, а у вас, как я понял, возникла необходимость немедленно решить формальности, то завтра и отправимся. Тем более что штампы в паспортах нам в Москве поставят не раньше, чем через полтора месяца. А потом начнутся тяготы с пропиской. Другие варианты, то есть варианты с другими женихами, так их назовём, ещё более затянут дело. Или необходимость в поспешности ваших действий отпала?

– Нет, не отпала, – сказала Хмелёва.

– Ну и отправимся завтра с заявлением…

– Это вы не ради меня… – печально произнесла Хмелёва.

– Что значит, не ради вас? – удивился Ковригин.

– Это вы из-за неё…

– Из-за кого?

– Из-за сестры своей Антонины… Она вам дорога, но что-то между вами происходит, вот вы и разыграли перед ней номер с обязательностью женитьбы на беременной женщине… А вы ведь ещё час назад и не помышляли о какой-либо женитьбе, то есть о собственной несвободе, да ещё и с хлопотами о прописке чужого человека на своей суверенной территории, вы лишь обещали, возможно без всякой охоты, способствовать моей затее… И вдруг такой поворот… Конечно, эта женщина, дизайнерша, вас раздражала и подзуживала, бестактная, с амбициями, вам неприятная и неизвестно кто при вашей сестре…

– Вы, Лена, наблюдательны, – сказал Ковригин.

– Многие из артистов, на радость режиссёрам и администрации, глупы или глуповаты, – сказала Хмелёва, – но в наблюдательности нам не откажешь.

– И что же вас теперь опечалило?

– То, что вы ввели в заблуждение сестру. То, что вы сами находитесь сейчас в сомнениях, как бы от меня отвязаться, не потеряв при этом лица.

– Ну, это мои дела, – хмуро сказал Ковригин.

– Не только ваши, Александр Андреевич, – покачала головой Хмелёва, – но и мои…

– Вот что, Лена, – сказал Ковригин, – нам надо всё же перейти на «ты». А то получается, что мы дурачили людей, или сами дурачились, а когда они ушли, между нами возникла дистанция холодного расчёта. А во мне, поверьте… а во мне, поверь, нет сейчас холодного расчёта. Сплошная житейская импровизация. И нет корысти. Какие тут могут быть корысти!

– А во мне, Саша, – сказала Хмелёва, – есть и расчёт, и корысть, но нынче они в наших с тобой отношениях на глубоком дне Тускароровой впадины, или какие там ещё есть бездны в Тихом океане, и пусть они там и останутся. Хотя бы сегодня и завтра. Но мне неловко, стыдно даже, подлой я себя готова признать изза того, что вынуждаю тебя к поступкам мушкетерским. И давай договоримся: я приму только те твои решения, какие будут для тебя искренними и приятными. И уж, конечно, не опасными.

– Первое такое искреннее решение, – сказал Ковригин, – созрело столетие назад. Немедленно отправиться ужинать. А там посмотрим…

– Согласна, Сашенька, – сказала Хмелёва.