Лягушки

Секрет успеха вновь возникшим приятелям или обыкновенным собутыльникам объяснял иногда и так: «У меня, как у Распутина». Рассказывал, что завещал свой инструмент любви Петровской кунсткамере, ездил в Питер, его осматривала комиссия, и кунсткамера приобрела у него за символические десять копеек драгоценный предмет (акт бескорыстия Блинова Ковригин не принял всерьёз) и выдала документ-обязательство по истечению естественного хода судьбы Юлия Валентиновича выставить экспонатом дар небес Блинову рядом с заспиртованными же мошонкой и членом Григория Распутина. Ковригин рассмеялся бы, если бы знал, что бахвальство это предназначено лишь мужикам, приятелям или просто знакомым Блинова, но выходило, что оно донеслось до Хмелёвой (или и было рассчитано именно для неё), и это Ковригина рассердило. Ну и болван Юлик! В студенческие годы Ковригину приходилось показывать Блинову московские бани, парные в которых Ковригину были приятны, и он ничего примечательного на теле Блинова не заметил. Ничего такого, чтобы помещать его инструмент любви в сосуд со спиртом и выставлять для обозрения потомками рядом со свидетельствами таинственной (или бесовской) мощи тобольского старца. С чего бы так обнаглел Блинов, прежде любивший повторять слова Паниковского: «Никто меня не любит» и бранивший баб за непонимание его достоинств. Неужели он решился на модную теперь операцию по удлинению и увеличению толщины? Вряд ли, всегда боялся рисковать… Может, глотает веселящие таблетки? Лет двенадцать назад удач у баб (иногда называл их блохами и редко – женщинами) почти не имел, хотя случались и удачи. Теперь же он бонвиван, сексмашина и фартовый удалец, ходок в отметинах помад разных сортов и цен. И главное, он сумел влюбить в себя Хмелёву. Будто окутал её облаком наваждения.

Недоставало ему плацдарма для начала решительных подвигов. Не было у него московской прописки. А он уже неизбежностью эпидемии гриппа, не важно какого, свиного ли, птичьего ли, тараканьего ли, надвигался на столицу. Из Перми водными путями перебрался в Нижний Новгород, из Нижнего – в Ярославль-городок, Москвы-уголок. В Ярославле назревали юбилейные торжества, и можно было под покровом князя Ярослава Мудрого ухватить кусок праздничного пирога.

Но московских прописок здесь, увы, не выдавали.

К тому времени Блинов ездил в Синежтур на репетиции «Маринкиной башни», увлёкся молоденькой примой Хмелёвой, очаровал прелестницу. После конфуза на фуршете он моментально придумал программу дальнейших действий и внушил очарованной им Хмелёвой план использования Еленой Михайловной одурманенного успехом простака, лоха и ползучего клопа Ковригина. Он хорошо знал натуру Ковригина, способы воздействия на него и в своих предположениях не ошибся. Тем более что поручил дело талантливой актрисе. В его сюжетную разработку (синопсис – ныне) входило и неизбежное упоение Ковригиным исполнительницей роли Марины Мнишек и его способность немедленно вскочить на турнирного коня ради прекрасной дамы и принять копьё у оруженосца. Были предусмотрены всяческие возможные достоверности вроде записки в Журинском замке, помощь простоватой байкерши Алины. И так далее. И всё по его синопсису понеслось, взгремело японским мотоциклом и взлетело в небеса.

Конечно, Блинова удивила стремительность исполнения его пожеланий. Два дня – и готово. Хмелёва прописана в Москве. В одиночку рыцарь Ковригин коммунальные чудеса сотворить не мог. И тут Блинов приписал себе не только равенство в эротических способностях с Распутиным, но и ещё неосознанные в нём и им сверхвозможности, обеспечившие ему добычи в состязании с московскими дьяками, мздоимцами и мошенниками, и тягуче-ненасытным столичным делопроизводством.

И уж совсем удивила Блинова (но и подтвердила обретение им сверхвозможностей) мгновенная пропажа из документов Хмелёвой фамилии Ковригина. Как и то, что на неделю ей в бумагах была оставлена московская прописка. Недели этой (несомненного знака судьбы и её благосклонности к нему, Блинову) хватило на оформление брака с гражданкой Е. М. Хмелёвой, заселение присмотренной уже квартиры в Химках и даже участия Блинова в общественной кампании в защиту пней Химкинского леса. Оратором Блинов стал не менее ярким, нежели Керенский или морской и сухопутный трибун Троцкий, и ему явно открывалась дорога в законодательные собрания.

– Да-а, – опечалился Ковригин в разговоре со Свиридовой, после ухода из квартиры Леночки Хмелёвой. – Неужели дело не обошлось без Лоренцы Козимовны?..

– А ты уши развесил! – сказала Свиридова. – И с Леночкой этой, барышней рисковой, слюни пускал. Надо быть осторожнее в отношениях с женщинами. Вот теперь Лоренца, так называемая, не подходит к телефону. Явно увиливает от разговора со мной. Есть что скрывать!

– Однако ты симпатизируешь Хмелёвой и что-то там ради неё затеваешь, – сказал Ковригин.

– Да потому что в её годы, – воскликнула Свиридова, – я – и не раз! – бывала такой же дурёхой! В иных, правда, вариациях, неважно!