Лягушонок на асфальте (сборник)

расстрелом полакомиться боярышником.

Картинность была в облике Григория Михайловича: лиловая куртка, горчично-желтая

водолазка, мулатская коричнева лица и сизые пряди гривастой шевелюры.

«Любит нарываться», - подумал Вячеслав не без уважения.

- Чем вас расстреливать: бекасинником, утятницей, глухариной картечью?

- Славик, неужели не надоело вздорить? Григорий Михайлович старше тебя. Знаешь,

как его уважают в институте! Ни с того ни с сего - раздор.

- Я предпочел бы медвежью пулю.

- Жакана у меня нет.

Мальчишкой Вячеслав ездил с Леонидом на тетеревиную охоту. Леонид отыскал

поляну, где прошлой весной токовали тетерева. Поправили скрад, залегли в нем перед

рассветом. Из той охоты Вячеслав вынес впечатление, что петухи балдеют в поединках из-

за самок, а самки тупо глазеют на битвы тетеревов, на их поражения, на их внезапную

гибель.

Едва Тамара, невозмутимо присутствовавшая, по крайней мере с виду, при том, как

Вячеслав зубатился с деканом, стала увещевать его, он вспомнил созерцающих тетерок, и

его забрала такая досада, что он выругался и побежал на дорогу.

Тамара постояла, виновато глядя на Григория Михайловича, приложила ладони к

сердцу, потом перевернула их и легонько двинула, словно оставила вместо себя нежность

и еще что-то дорогое, что не выразить жестом.

Вячеслав скоро сбавил шаг. Побрел по траве-мураве проселка, нервно перхая.

Тамара догнала его, вкрадчиво примкнула к боку, зацепилась пальчиками за плечо,

стала нашептывать, что нельзя же быть вечно злопамятным и нельзя раздувать в себе

подозрительность. Возможно, она привлекательна для Григория Михайловича не только

как студентка, но и как женщина, однако культура не позволит ему волочиться за ней, а

она совершенно безразлична к нему.

Перепады настроения, которые он воспринимал как температурные, привели

Вячеслава в состояние, определяющееся словом п е р е г о р е л . После купания в реке

он о х о л о н у л , но крутого душевного спада не испытал. А теперь ему, охваченному

безразличием, мнилось, что его душевные силы скачались до нуля. Надо было бы

отстраниться от Тамары, а он позволяет ей притираться к себе, и она уже не пальчиками за

плечо уцепилась - обхватила талию, и твердая ее грудь жжет спину под лопаткой, будто

каленый металлический шар.

К тому, что он безмолвствует, она относится, как к раскаянию. Раскаяние глушит

прежние обиды, заставляет обольщаться. Мужская натура только представляется

железной, на самом деле она пластилиновая. Назир - исключение. Он случаен в ее судьбе.

Родись она в Средней Азии - ужилась бы с Назиром. Усвоила бы восточное воспитание.

По крайней мере знала бы, что ее ожидает. Правильно тетя Устя говорит: «Не знамши

броду, кинулась в воду». Жизнь-то нужно знать, но как этого мало! Нужно знать себя. А

что мы можем знать о себе?! Возникает желание, и не догадываемся, откуда оно, для чего,

к чему приведет. И не противимся ему. А если и знаем, чем оно вызвано, и даже знаем, что

оно дурное, губительное, все равно не стремимся вырваться из-под его власти. Пьяницы

знают, что губят себя вином, а продолжают пить, и ничего желанней для них нет. Пьют и

тогда, когда их подкарауливает верная смерть. Мы думаем, что мы разумны. А мы

безрассудны. Как будто для того возникаем, чтобы испортиться и все вокруг подвергнуть

порче. Разве она сделалась лучше, окончив школу? Голубая стрекоза стала зеленой

гусеницей. Безбожница во втором поколении, скатывалась к магометанству.

Клятвопреступница... А кто она, если не клятвопреступница? Пообещала дождаться из

армии - дождись. Клятвопреступница, которую возмущают страдания жениха.

Исковеркала Славке армейские годы, а хотела бы, чтобы он по-прежнему воспринимал ее

как стрекозу, которой не коснулась и пылинка. Нелепо думать, что Славик молчит по

причине раскаяния. Каяться должна она. И не про себя, а перед ним.

Мягкость проселка приманивала Тамару. Крикнуть бы на всю степь. Упасть на траву-

мураву. Кататься до изнеможения. Славик, конечно, придет в смятение. Но когда она

затихнет и отрешенно уставится в небо, он опустится к ней.

Но она помнила, что Григорий Михайлович остался возле боярышника и наверняка

наблюдает за ними, однако ей чудилось, что вот-вот она не совладает с собой, отключится

на нет, как бы ни было после совестно и позорно.

Из состояния безудержности, сам того не подозревая, вывел ее Вячеслав. Он

притормозил их шаг и таким голосом, который весь был охвачен безнадежной надеждой,

спросил:

- Ну, что ты мне скажешь?

- Хочу забыться.

- От стыда?!

- Какой стыд?! Хочу обвить тебя и забыться. По-страшному наскучалась. Обвить и не

отпускать тысячелетие.

- Ему ты то же говорила?

- Назиру?

- Да этому, вон..

- Не трогай ты Григория Михайловича. Он преподаватель, декан, не больше. Бежим. Я

говорила хозяйке, что замужем. Ты мой муж.

- Я уж сказал.

- Что не муж?

- Наоборот.