Лягушонок на асфальте (сборник)

- Не смей терзаться. Умничка! Это же святой обман.

30

Старухи не было в избе.

Тамара велела Вячеславу нырнуть в постель. Сама - за ворота и обратно, и защелкнула

на шпингалет дверь горницы, и занавесила рядном оба окна, глядевшие во двор, и

сбросила длинноворсную кофту.

Он, когда Тамара помчалась проверить, сидит ли хозяйка у каменного забора,

опустился на подоконник палисадничного окна, закрытого ставнями. Окно было глубоким

и низеньким, как амбразура. Для удобства он пригнулся, уперся кулаками в колени и

словно спрятался за комод. Зашвыривая кофту в угол, Тамара взглянула на кровать и, хотя

в горнице было сумрачно, сразу заметила, что постель пустует.

Он пригляделся к сутеми, от него не ускользнул бурный испуг Тамары. И как только

она бросилась к двери, чтобы носиться в поисках Вячеслава, он обнаружил себя

ухмылчивым покашливанием. Она оскорбленно налетела на Вячеслава, захныкала, да так

по-девчоночьи тонко (ниточка жалобного звука), что он бросился ее обцеловывать, лишь

бы замолкла, не растеряла вихревой взметенности. К Тамаре вернулась лихорадочность.

Сорвала с себя водолазку. Водолазка осыпалась прыгучими искрами. Прожужжали

«молнии» на бедрах, и Тамара выступила из упавших на пол оранжевых брючек.

Ее спешка походила на беспамятство.

В своем воображении, жаждая Тамару, Вячеслав бывал горячечно скорым, но никогда

до такой степени не воспламенялся. И теперь, когда все должно было совершиться наяву,

он так волновался, видя и слыша Тамару, что боялся впасть в безумие. И еще сильней

боялся за сердце: оно, как мнилось, разрослось во всю грудную клетку и скакало с

быстротой, которую можно выдержать, не шелохнувшись.

За минуту перед тем как пролететь на кровать, Тамара разодрала кнопки пояса, потом

сдернула чулки, и они, словно бы продолжая свой пленочный шелест, пушисто сверкнули,

отброшенные невесть куда.

Лишь запахиваясь одеялом, Тамара спохватилась о Вячеславе, и приняла его

неподвижность за робость, и спрыгнула на пол, и с шуршанием пробежала по полу на

цыпочках, и успокаивала внушением, что он безмерно устал, но эта усталость мгновенно

схлынет, едва он приляжет к ней на плечо, что она освободит его от скованности, что он

будет вознагражден за печальное томление и ни разу не пожалеет, что не отрекся от нее.

Ему вспомнился его сослуживец по армии Лычагин. Вячеслав удивлялся тому, что,

будучи наивняком, не предрасположенным к восприятию резкого человеческого опыта, о

чем бы въедливо-плоском ни говорилось, он тотчас об этом забывал; чисто духовное

вбирал полно, как насос воду. Лычагин обладал способностью догадываться о

таинственных взаимодействиях в обществе людей и в природе. Пробовал выяснить

скрытое гравитационное взаимодействие между Солнцем и планетами: почему существует

орбитальное постоянство, почему неизменны скорости вращения и обращения планет?

Искал причины того, почему сосна долговечна в обществе липы и ели и почему рябина с

удовольствием соседствует с березой, а ольха с черемухой. И вдруг сказал, что равновесие

жизни мужа и жены, которые неизменно близки друг дружке от молодости до старости,

поддерживается не только инстинктом продолжения рода, общими взглядами и

хозяйственными заботами, но и взаимодействием полей, должно быть родственных по

своей природе тем, которые удерживают в состоянии гармонии солнечную систему.

Неужели бы он, Вячеслав, оказался в этой избе и разве бы Тамара желала бы обвить

его и забыться на тысячелетие, если бы между ними не было взаимодействия полей, еще

не распознанных человечеством?

Он покорствовал и царил.

Раньше только узнавал, а теперь совершал открытия. Он всегда воспринимал себя в

особицу. В детстве у него возникало желание, когда испытывал незащищенность,

обратиться в один организм с матерью, с отцом, с какой-нибудь из сестер и обычно

трагически переживал невозможность стать с кем-то из них общим существом. А тут

моментами, минутами, часами он чувствует свою нераздельность с Тамарой, и это так

прекрасно, что охватывает впечатление: никто тебе не нужен и не опасен, не будет болей и

невзгод и ничто не омрачит твоего счастья.

Опять исчезли, забылись заботы, красота, ценность мира. Тамара была

всеподчиняющей его заботой, всезатмевающей красотой, единственной ценностью.

Что бы в ней ни проявлялось, все доставляло ему радость, даже рыдание, неутешное,

голосливое, как над гробом.

Эти вечер и ночь были вечером и ночью согласия. Тамара нашептывала, что принесет

Вячеславу сыночка, и он лепетал, что давно мечтает об этом (а не мечтал). Она решила,

что сыночка мало, лучше сразу близнецов, и он приветствовал восторгом их вероятное

рождение.

Она

открылась

Вячеславу,

что

ее

не

прельщает

возможность р а с п р е д е л и т ь с я после окончания института в родном городе: куда