Лягушонок на асфальте (сборник)

нибудь напевает. Когда выпьет, говорит: «Я до ста годов проживу!» Мама моя зовет его

Золотая игла. Он портной. Всем в семье шил пальто, шубы, костюмы. Зрение упало - в

пасечники. Дед Михаил Дмитриевич добрый, бабка Анастасия Ефимовна - скряга, но

хорошая. Все прячет у себя в сундуке. Деньги про черный день копит. Всегда

прибедняется. Обе челюсти зубов у нее вставные. Тоже любит петь, но религиозное.

Из дома письмо. Прочитала. Изорвала. Я сказала деду с бабушкой: уехала из-за

отчима, а мама напрямик - убежала.

Поступила в школу рабочей молодежи. Соседка по парте - Удвалова Тамара. Стали

ходить с ней в парк. Возле танцплощадки она познакомила меня с двумя черноволосыми

парнями. У обоих - рубашки вышитые, украинские. Пошли танцевать. Мой партнер -

Туляходжаев Назир - высокий, худой, весь черный, открытые глаза.

Из-за рубашек, за вислые усы мы называли их узбекскими хохлами. Чаще Назир

надевает серый костюм. Весь он выутюженный, нарядный, с фотоаппаратом. Русский

знает хорошо, правда, вместо «положи» говорит «повесь»: «повесь книгу», «повесь

яблоко». После и я так стала говорить.

Часто мы встречались. Танцевал плохо. Бродили. Говорил, если не буду его женой -

зарежется. Немного погодя стал добавлять: зарежет и меня. Показывал нож. Всегда с

собой носил. Плакал. Слезы били из глаз, как родник из земли. Говорил: сирота, нет

родственников, рос в детдоме, не знает узбекских семейных обычаев, родной язык плохо

знает. Говорил, хочет жить для меня.

Разжалобил. Хороший человек, настрадался, должно же вознаградиться его сиротство.

Бабушка и соседи предостерегали: не уживетесь, покуда не выйдешь на

самостоятельную дорогу. Но если твердо решила выходить за Назира - прежде вникни в

его характер, он пусть твой вызнает. Ты на Урале выросла, он на Востоке. А то он начнет

свои обычаи ломить, ты - свои. Муж к жене должен применяться, она к нему, иначе вам не

поживется. Отговаривают - хочется поступить наоборот. Так и тут.

Говорю ему: доучусь в десятилетке, тогда... Отвечает: учись хоть десять, хоть

пятнадцать лет.

Сердился: брезгую его поцелуями. Брезговала и боялась. Казался мне толковым,

многоопытным. Все умеет, а я - ничего. Делал изумительные фотографии. Пачками

приносил. И всё на них я. Говорил: всю ночь печатает, мечтая обо мне.

Он учился в кооперативной школе. Бросил.

Встречались возле кинотеатра «Ала-Тоо». Однажды неожиданно пришел с

двоюродной сестрой. Они горячо говорили с сестрой. Он переводил: сестра уверена - мы

рождены друг для дружки, предлагает жить у нее и мужа.

Назир сказал, чтобы завтра утром я ушла из дома.

Я легла спать на крыше: очень было жарко. Плакала, Говорила себе, что буду каяться.

Решилась - вспомнила мамины слова: «Восточные мужчины любят русских женщин».

Мама ведь не только в Киргизии жила, по всей Средней Азии, знала про отношения в

семье, психологию мужчин, да и женщин, про покупку невест - калым. Я сама кое-что

знала о национальностях, близких к этим народам. У отца в тресте, когда он жил с нами,

были уроженцы Башкирии, Казахстана, Татарии. Они зазывали отца к себе на родину: на

барашка, на бешбармак, на рыбалку, на праздник уразу, на козлодранье... Мама не ездила с

ним: «Повод для гульбища не прельщает». А меня посылала: «При ребенке будет

ограничивать себя». Правильно: при мне в меру пил. Из аулов обычно выносила

впечатление о молчаливости женщин и девушек, о застенчивости, о вкрадчивости, о том,

что они не сидят без дела. Мужчины обособились, правят, празднуют, требуют почтения.

Спрашивала отца: «Почему так?» Объяснял тысячелетними традициями.

Покинула дом без вещей. Написала бабушке с дедушкой записку: «Ушла с Назиром

навсегда!»

Он ждал. Тюбетейку (допа) на меня надел новую, красивую. Сказал: сейчас все будут

смотреть на меня из-за красивой допы. Повадками Назир иногда походил на мужчин из

аулов. Я сердилась, обзывала его баем. Он оправдывался: куда денешься? Пережиток

прошлого. Смотрели. Некоторые посмеивались надо мной. Шалость тоже замечала во

взглядах и зависть.

Пошли на базар. Купили все для плова. Вместе сфотографировались.

Варили плов у сестры его. Он варил сам. Я выбирала рис. Морковь резал сам. Чистила

чеснок. Готовили во дворе, в казане. Дома был муж сестры, он киргиз, 58 лет, ей - 30. Она

кондуктор. Очень красивые длинные косы. Мечтала быть актрисой. Ее звать Зейнаб, его -

Джангазиев Амеркул. Назир звал его пача (зять), я - дядя Амеркул. Он говорил: «Живите,

абы было согласие. И обязательно зарегистрируйтесь».

На улице было темно, прохладно: рядом горы. Дым, казан, высокие стены из глины...

Нравилось, как в детстве, среди гор или в казахской бесконечной степи.

Они ели руками, я - ложкой. Дядя Амеркул говорил: руками есть негигиенично. Назир