Либерализм: взгляд из литературы

Елена Чижова:

1. Ответ на этот вопрос (впрочем, как и на множество других «русских вопросов») следует искать не на узком профессиональном поле, в данном случае – литературной критики. Речь, скорее, здесь может идти о фатальном положении вещей или, если угодно, традиции, уходящей в историю Российской империи. Со времен Петра Первого главным свойством русской общественной мысли было и остается раскольничество. Из поколения в поколение мы словно имеем дело с двумя разными народами, волею судеб сосуществующих на одном имперском пространстве: российское общество рассчитывается «на первый-второй» и расходится по разным, но неизменно враждебным друг другу лагерям.

В зависимости от исторического момента (что можно проследить едва ли не по десятилетиям) каждый из лагерей поднимает на щит некое абстрактное понятие, которое соотносится с «вражеским» абстрактным понятием как два противоположных числа (+1) и (–1): консерватизм и либерализм, славянофильство и западничество, буржуазия и пролетариат, свобода и государственность. Список можно продолжить. Создается впечатление, что, войдя в «зрелый возраст», российский человек проходит своеобразную конфирмацию – произносит клятву верности. Проблема, однако, всякий раз состоит в том, что именно к абстрактным понятиям российское мышление не умеет относиться строго. Индивидуальное сознание наделяет избранный догмат не вполне ясным, даже для него самого, содержанием. Возможно, вследствие того, что русская церковно-философская традиция не прошла жесткой схоластической выучки, сформировавшей основы европейского мышления. Особенно это очевидно там, где русские заимствуют устоявшиеся европейские понятия (демократ, консерватор, либерал, социалист и т. д.). Их они примеряют особенно легко и охотно, превращая в карнавальные костюмы, под которыми всегда угадываются физиономии и фигуры, вкорененные в нашу историю.

Видимо, русский язык отстает в своем историческом развитии от основных западноевропейских языков, то есть эффективно работает с «коренными», конкретными понятиями: хлеб, вода, враг, смерть, мать, отец и т. п. Именно они дарят россиян богатством ассоциаций и метафизических смыслов, недостижимых в области абстракций («умом Россию не понять…»). Российский доморощенный мыслитель, присягнувший слову «консерватизм», вряд ли сойдется с английским консерватором, поскольку под этим словом подразумевает в лучшем случае некую мифологему, часто не имеющую ни малейшего отношения к собственно консервативной традиции.

Абстрактные понятия удобны для российского сознания и тем, что, служа красивыми лозунгами, одновременно являются и своего рода эвфемизмами, под которыми вольно подразумевать что-нибудь близкое и свое. Для каждого лагеря это свое представляет собой некоторое более или менее скользящее множество понятий, в приверженности к которым реализуются не столько выразители различных точек зрения, сколько устойчивые и вполне опознаваемые психофизиологические типы. Рискуя впасть в некоторое преувеличение, можно сказать, что в российских пределах «либеральность» и «консерватизм» свойства врожденные. Точнее всего это явление описывается термином «тотемизм». Подобно первобытным охотникам и собирателям, мы все – от дворника до президента – посылаем друг другу социальные, эстетические, этические и т. д. сигналы, расшифровать которые способны лишь мы сами и наши ближайшие соседи-враги. В каждой из этих областей у нас и младенец распознает «своего» и обсудит с ним насущные проблемы.

Я не стала бы преувеличивать «новизну» ситуации, сложившейся в российской словесности, и, во всяком случае, не объясняла бы ее ни личными разочарованиями, ни тем более поколенческим противостоянием. Не говоря уж о таком зыбком понятии, как российская либеральная идея. (Вообще-то, в области литературы общественно-политические пристрастия сами по себе «не работают»: «Бесы» проникнуты антилиберальными, охранительными идеями, в то время как «Что делать?» – образец социального либерализма.)

Я думаю, что в области литературной критики мы – в который раз – наблюдаем проекцию общероссийской ситуации. «Триумфаторы» 1990-х, выступавшие под лозунгами «конца культуры», дождались ответных ударов враждебного племени, называющего себя «консерваторами».